Сидит Кузьма на печке, накинув душегрейку,
любуется в окошко на небо в облаках -
плывут себе беспечно, а солнце-канарейка
доклёвывает крошки сентябрьского денька.
Уютно и спокойно, сопит на плитке чайник,
на окнах светлый ситчик, и пахнет молоком…
Но тут с утробным воем, решительно отчаян,
с придушенной добычей влетает чёрный кот.
За ним с метлой хозяйка: "Ах ты, прохвост ушастый!
Ах ты, подлец хвостатый! Да век тебя б не знать!
И будь ты трижды проклят! Ну сколько можно шастать?
Где совести остатки?!"
Кузьма вздохнёт: “Опять...”
Потом наденет лапти, неловко спрыгнет с печки,
кота загонит в угол, курёнка отобрав,
и к дому бабы Кати, пернатое на плечи
взвалив, пойдёт упруго носителем добра.
Хозяйка вспоминает, пока готовит ужин,
что не к добру, похоже, (хоть верится с трудом)
тринадцатого мая, и в пятницу к тому же,
с умильно-наглой рожей пришёл котёнок в дом.
Времена не выбирают,
в них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
блещет тучка; я в пять лет
должен был от скарлатины
умереть, живи в невинный век,
в котором горя нет.
Ты себя в счастливцы прочишь,
а при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
флорентийской и проказе.
Хочешь ехать в первом классе,
а не в трюме, в полутьме?
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
блещет тучка; обниму
век мой, рок мой на прощанье.
Время — это испытанье.
Не завидуй никому.
Крепко тесное объятье.
Время — кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
с нас — его черты и складки,
приглядевшись, можно взять.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
