...маргарита втирает мороз в щёки
поребрик втирает идущих в стёкла
диктор втирает в метеосводку арктику
закадровый голос бубнит что-то ненужное
думаешь
интересно
какого цельсия
замерзает небо
интересно
какого лешего
покрывается коркой море
словно твоё колено
приземлившееся
подростком-луноходом
в некоторую боль
некоторого числа
некоторой зимы
***
.. чай чуть теплее предчувствия поцелуя,
градусник – чуть прохладнее, чем озноб…
льдинка, зажатая в неба холодном клюве,
льдинка на тонких градинках вместо стоп, –
спит над тобой огромная сковородка.
бейся по ней, танцуй золотою губкой –
дом твой, капризный шатенчик, закусит ротик,
дуб под окном твоим станет бездомно-хрупким,
вспыхнут гирлянды неперелётных уток
по-над бориспольским трафиком-фейерверком,
будут медведицы ёжиться и аукать,
будет на них охотиться местный беркут…
бейся, не бойся, забейся же в клюв поглубже –
чертят чертята тонкую паутинку
по небу – крест на завтрак, весы – на ужин,
млечный – заначить под шапочкой-невидимкой…
спи, игнорируя, в небо по корни вжавшись,
чай против шерсти погладь и запей снотворным…
…градусник, чуть прохладней, чем слово «счастье»,
вздрогнет, услышав, как по небу ходят воры…
***
… а потом лёд сдвинется –
как огромное квадратное такси сдвинется
как пятка на беспесочье сдвинется
и только время – неподвижно
позже
твои руки в чужие руки сдвинутся
твои слова куда-нибудь сдвинутся
твои волосы в пустоту осыплются
лепестками подснежника
и только место неподвижно
в нём
твоя память поглощающая булочки с маком и лотосом
твоё сердце – холодильник с висельниками-крысами
твои мысли – огромный кит выброшенный
на лёд
их срок хранения неограничен
что бы куда не сдвинулось
***
в некоторую зиму ощущаешь себя брошенкой.
закрываешь шторы. шторы по инерции разъезжаются,
будто ноги на прокисшем следов мороженом.
январь примерзает к сердцу, как хвост – к заднице.
к глазам примерзает небо – порожней пустоши,
к ногам прикипает море – паркетом дыбится.
бульон угасает, словно звезда, насупившись…
стена улыбается гордо медузой-ибицей.
холодные пальцы, как головы фудзи, трогают
изюминку солнца. изюминке больно вздрагивать.
в некоторую зиму человек заточён в берлогу и
истекает летом пуще батарей и раковин.
в некоторую зиму человек усаживается табуреткой,
щёлкает ножницами рта,
пытается согреть воздух холодной грудью,
сторожит сон времени,
надгрызает его, как редьку –
и замирает, окутанный этой горечью –
совершенной, как его самое первое утро…
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
