|
Когда слова теряют свой смысл - люди теряют свободу (Конфуций)
Критика
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
О.Никитина:"Мы на стихи обречены" | предисловие к книге "Добрые приметы" | "Мы на стихи обречены", -
сказала о себе и своих коллегах по стихотворному ремеслу Ольга Никитина. Каждый день она пытается по мере сил и таланта жестокость мира украсить стихотворным поиском. Она убеждена: только словом можно хотя бы ослабить, если не удаётся полностью изменить, тягостность бытия, в котором ритм и рифма поэта - такая же драгоценность, как вода и хлеб. А с помощью слова можно найти себя в "стихах иль облаках", разницы между которыми поэтическая душа Никитиной не чувствует. Но знает точно: "Смесь чувств и мыслей варится в тиши", а "путь приводит к свету".
Никитина вкладывает в уста лирического героя простые истины "Всё, что пожнёшь - вновь сеешь". Это книга, где каждый её прочитавший до последней страницы найдёт для себя лучшее стихотворение. Такое стихотворение нашёл для себя в сборнике Ольги Никитиной и автор этих строк - это "Весеннее многоточие", в котором я прочитываю своё душевное состояние нынешнего дня:
За вымытым окном с весной в ладах,
с чириканьем веселым, беззаботным
расселись воробьи на проводах,
как многоточья на линейках нотных,
начертанных в немыслимых трудах
бегущим током. В будущих садах,
похожие на маленькие точки,
беременны разбуженные почки,
что зеленеют прямо на глазах.
Послать бы их по электронной почте
загадкой человеку одному,
сидящему в своём пустом дому...
Он там грустит в щемящем многоточье,
он средь него и днём живёт, и ночью,
себя не посвящая никому,
не доверяя Богу самому.
У книги Ольги Никитиной не будет большого тиража, но её найдёт незаметный, вдумчивый читатель, для которого рифмованное слово станет важнее казённо-телевизионного. Этим силён хоть и тихий, но настоящий поэтический звук Никитиной, ведь она говорит с читателем, не нарушая чужих поэтических границ, не переходя чужого поля, работает на отведённом ей пространстве Слово, к которому тяготеет душа русского читателя.
Она легка на отклик поэтов, и в жизни, и в слове больше заботится о других, чем о себе. Редкий дар для современного автора. Стихи в исполнении Ольги Никитиной не слабость и не сила, а отражение духовного мира, в котором поэты пытаются собрать всё, что создано вселенским и людским разумом. Воспроизводство хлеба и стихов - повседневная работа, и стихи русские люди не перестанут сочинять даже через 200 лет, хотя информационное общество уже давно пытается обнулить поэзию. Но обнулять поэзию не позволяют такие стихотворцы, как Оля Никитина, которые навсегда усвоили простую истину:
полезно сеять хлеб
бесполезно воспевать сев
полезно растить хлеб
бесполезно воспевать рост
полезно жать хлеб
бесполезно воспевать жатву
полезно есть хлеб
бесполезно воспевать процесс еды
....................................
Но всё, что посеял, вырастил, сжал, - съели,
а бесполезные песни остались!
Такие ощущения и мысли возникают при чтении книги Ольги Никитиной, которая прежде существовала только в Интернете. А теперь активный сетевой автор с боязнью и трепетом выводит её на бумагу - святая святых для любого поэта, - отдавая на суд читателям.
Надеюсь и верю, что читатель Ольги Никитиной не будет разочарован.
Владимир Монахов. | |
Автор: | vvm | Опубликовано: | 24.05.2010 07:43 | Просмотров: | 5711 | Рейтинг: | 10 Посмотреть | Комментариев: | 0 | Добавили в Избранное: | 0 |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
Той ночью позвонили невпопад.
Я спал, как ствол, а сын, как малый веник,
И только сердце разом – на попа,
Как пред войной или утерей денег.
Мы с сыном живы, как на небесах.
Не знаем дней, не помним о часах,
Не водим баб, не осуждаем власти,
Беседуем неспешно, по мужски,
Включаем телевизор от тоски,
Гостей не ждем и уплетаем сласти.
Глухая ночь, невнятные дела.
Темно дышать, хоть лампочка цела,
Душа блажит, и томно ей, и тошно.
Смотрю в глазок, а там белым-бела
Стоит она, кого там нету точно,
Поскольку третий год, как умерла.
Глядит – не вижу. Говорит – а я
Оглох, не разбираю ничего –
Сам хоронил! Сам провожал до ямы!
Хотел и сам остаться в яме той,
Сам бросил горсть, сам укрывал плитой,
Сам резал вены, сам заштопал шрамы.
И вот она пришла к себе домой.
Ночь нежная, как сыр в слезах и дырах,
И знаю, что жена – в земле сырой,
А все-таки дивлюсь, как на подарок.
Припомнил все, что бабки говорят:
Мол, впустишь, – и с когтями налетят,
Перекрестись – рассыплется, как пудра.
Дрожу, как лес, шарахаюсь, как зверь,
Но – что ж теперь? – нашариваю дверь,
И открываю, и за дверью утро.
В чужой обувке, в мамином платке,
Чуть волосы длинней, чуть щеки впали,
Без зонтика, без сумки, налегке,
Да помнится, без них и отпевали.
И улыбается, как Божий день.
А руки-то замерзли, ну надень,
И куртку ей сую, какая ближе,
Наш сын бормочет, думая во сне,
А тут – она: то к двери, то к стене,
То вижу я ее, а то не вижу,
То вижу: вот. Тихонечко, как встарь,
Сидим на кухне, чайник выкипает,
А сердце озирается, как тварь,
Когда ее на рынке покупают.
Туда-сюда, на край и на краю,
Сперва "она", потом – "не узнаю",
Сперва "оно", потом – "сейчас завою".
Она-оно и впрямь, как не своя,
Попросишь: "ты?", – ответит глухо: "я",
И вновь сидит, как ватник с головою.
Я плед принес, я переставил стул.
(– Как там, темно? Тепло? Неволя? Воля?)
Я к сыну заглянул и подоткнул.
(– Спроси о нем, о мне, о тяжело ли?)
Она молчит, и волосы в пыли,
Как будто под землей на край земли
Все шла и шла, и вышла, где попало.
И сидя спит, дыша и не дыша.
И я при ней, реша и не реша,
Хочу ли я, чтобы она пропала.
И – не пропала, хоть перекрестил.
Слегка осела. Малость потемнела.
Чуть простонала от утраты сил.
А может, просто руку потянула.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где она за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Она ему намажет бутерброд.
И это – счастье, мы его и чаем.
А я ведь помню, как оно – оно,
Когда полгода, как похоронили,
И как себя положишь под окно
И там лежишь обмылком карамели.
Как учишься вставать топ-топ без тапок.
Как регулировать сердечный топот.
Как ставить суп. Как – видишь? – не курить.
Как замечать, что на рубашке пятна,
И обращать рыдания обратно,
К источнику, и воду перекрыть.
Как засыпать душой, как порошком,
Недавнее безоблачное фото, –
УмнУю куклу с розовым брюшком,
Улыбку без отчетливого фона,
Два глаза, уверяющие: "друг".
Смешное платье. Очертанья рук.
Грядущее – последнюю надежду,
Ту, будущую женщину, в раю
Ходящую, твою и не твою,
В посмертную одетую одежду.
– Как добиралась? Долго ли ждала?
Как дом нашла? Как вспоминала номер?
Замерзла? Где очнулась? Как дела?
(Весь свет включен, как будто кто-то помер.)
Поспи еще немного, полчаса.
Напра-нале шаги и голоса,
Соседи, как под радио, проснулись,
И странно мне – еще совсем темно,
Но чудно знать: как выглянешь в окно –
Весь двор в огнях, как будто в с е вернулись.
Все мамы-папы, жены-дочеря,
Пугая новым, радуя знакомым,
Воскресли и вернулись вечерять,
И засветло являются знакомым.
Из крематорской пыли номерной,
Со всех погостов памяти земной,
Из мглы пустынь, из сердцевины вьюги, –
Одолевают внешнюю тюрьму,
Переплывают внутреннюю тьму
И заново нуждаются друг в друге.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где сидим за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Жена ему намажет бутерброд.
И это – счастье, а его и чаем.
– Бежала шла бежала впереди
Качнулся свет как лезвие в груди
Еще сильней бежала шла устала
Лежала на земле обратно шла
На нет сошла бы и совсем ушла
Да утро наступило и настало.
|
|