Совсем стемнело. Братья Оманко-баны решили не искушать судьбу и заночевать под той же акацией, на которой сушили комбинезоны. Кржемилик был осведомлен о наличии в природе экологической пирамиды, в которой только городской человек мог занимать верхний этаж. В сельской же местности найдется немало достаточно голодных тварей, желающих заявить хотя бы сиюминутные права на звание венца природы. Соваться ночью в лес, не имея при себе ручного волка или пулемета было, мягко говоря, неблагоразумно. Вахмурка же просто однажды видел мужика, на которого во время невинной грибной охоты насел медведь. Точнее, то, что от мужика осталось. Поэтому по обоюдному согласию они расстелили плащ-палатку, поужинали на ней тушенкой, потом прижались спинами для тепла и заснули.
Разбудили их птицы, отчаянно трещавшие на ветке акации. Кржемилик, спавший к тому времени на спине, открыл один глаз и обнаружил, что над его головой прыгают и спорят две сороки. Присмотревшись, он увидел, что обе вцепились в какую-то веревочку и умудряются орать, не разжимая клювов. Кржемилик подумал, не его ли новый шнурок стал яблоком раздора этих сорок, и скосил взгляд на запястье. Нет, сиреневая фенечка с медными висюльками обреталась на месте.
Он пошарил рукой вокруг себя, нащупал камень, бросил его в сорок и даже успел скатиться с плащ-палатки, когда камень летел обратно. Эффект оказался двойным: сороки улепетнули и проснулся Вахмурка, которому камень угодил в ухо.
- Э, ты чего? - возмутился Вахмурка, потирая ухо, но, увидев, что Кржемилик неподвижно сидит на обрыве к нему спиной, решил, что брат здесь ни при чем, и снял свои претензии. - У, каменюка! И откуда взялась?
- Глянь сюда, - тихо сказал Кржемилик, не оборачиваясь.
- А чо там?
Кржемилик не ответил, и Вахмурка подполз к нему на четвереньках.
Зрелище было не для слабонервных. На том берегу по-прежнему возвышалось черное яйцо. Прислонясь к нему, рядом сидел человек средних лет и тоскливыми немигающими глазами смотрел на братьев. А вокруг валялись сотни трупиков ежей, лягушек, землероек, мелких птичек, змеек и водяных крыс.
Рот человека приоткрылся, и он что-то прошептал. За дальностью расстояния братья не могли ничего услышать, но им обоим показалось, что в воздухе совершенно отчетливо раздалось: "Помогите мне".
Они и сами не могли бы сказать, что заставило их одеться и заторопиться вниз: природная доброта, любопытство или же внушение, исходящее от незнакомца. Но знай они, что перед ними сидит сейчас изощренная смерть в облике человека, они бы твердо ответили, причем оба: глупость.
Тем не менее, замочив только что высушенные комбинезоны и потренировав камуфляжные пятнышки на них, братья снова перешли реку. И Вахмурка опять застрял в прибрежном иле. Но на сей раз Кржемилик поостерегся один подходить к яйцу, поэтому стал смотреть, как Вахмурка выливает воду из расхристанного ботинка.
- Чего шнурок не завяжешь? - спросил он, когда Вахмурка обулся и попробовал идти, подволакивая ногу, чтобы ботинок не соскочил с нее.
- Нечего завязывать. Не нашел я шнурок. Всю траву облазил - нету. Я же их аккуратненько, на ботиночки развесил. А к утру один исчез.
"Ага, - подумал Кржемилик. - Вот что за веревочку рвали сороки. И зачем она им? Или живут по принципу: сначала украду, а потом решу, зачем?"
Подумал и великодушно предложил:
- На, забирай шнурок из яйца. Ты все равно его хотел.
Кржемилик снял фенечку с запястья, расплел ее и протянул измятый сиреневый шнурок брату.
Он смотрел в это время на Вахмурку, а Вахмурка - на ботинок, но если бы они в этот момент смотрели на незнакомца, то увидели бы, как сверкнули его угасающие глаза. Имей колдун сейчас всю свою Силу, этот заряд злобы свалил бы их замертво, словно удар бычьих рогов.
Умирающий застонал. Братья подумали - от боли, а на самом деле - от удушливого бессилья. Лоскут! Эта тряпка превратилась в шнурок, и кензоиды нашли его раньше. Тощий проносил его на себе от рассвета до заката - теперь он под защитой Ламьи, его не убьешь. Но у него можно было хотя бы отнять шнурок. А толстый... Он так рассчитывал на толстого... Выпить его кровь и встать, наконец, на ноги. А теперь шнурок у него!.. Толстый - это идиот, это информационный ноль, умишка с полнаперстка, это какая-то шарообразная ворона в вакууме*. У него нельзя отнять, его защищает шнурок, а шнурок на нем защищен идиотизмом.
И Сила на исходе. Все эти мыши, лягушки - не то. Если тело человеческое, то и кровь нужна человеческая...
- Пить.., - тихо попросил он.
Кржемилик сбегал к реке и принес воды в крышке походного котелка. Вахмурка уже сидел рядом на корточках и приподнимал незнакомцу голову. Вместе они влили в его рот немного воды (большая часть попала за шиворот). Расспрашивать ни о чем не стали, потому как видели, насколько ему погано. А просто сложили руки крестом, усадили на них страдальца, перенесли вброд через Оборзульку, подняли на высокий берег и двинули домой.
Долго ли, коротко ли, а к вечеру добрели они до расположения своей части. Картину обнаружили следующую. Сержант Учмурта, переутомленный донельзя, в мертвецки пьяном виде лежал за печкой. А переутомился он от того, что целый день тренировал новобранцев, которых прислали с утра для усиления военной мощи Медвежьего угла в связи с прибытием неопознанного летающего объекта. Новобранцы оказались подлинными, то есть абсолютно ничего не умеющими. Сержант сорвал голос, пытаясь объяснить им разницу между "право" и "лево"; здесь даже сено-солома не помогли, поскольку все пятеро были из города и искренне полагали, что лошадь заправляют бензином.
Новобранцы тоже умаялись, бегая и прыгая по плацу (ну, то есть по полянке перед избушкой) под неумолчный крик сержанта. И они тоже спали, правда, трезвые. Потому что сержант Учмурта может, чего и не умел, но спрятать самогон мог так, что иногда и сам его не находил (в такие дни весь личный состав сидел на гауптвахте).
А незнакомца трясло в лихорадке. Он дрожал, как мокрый щенок, а ночь обещала быть прохладной. Поэтому посмотрели братья по сторонам, уложили свою ношу на холодную печку, не нашли ни лучинки и пошли по дрова.
И не было-то их всего часа два. Но за эти два часа мокрый щенок ухитрился дотянуться до сержанта Учмурты, которому повезло, что он умер во сне (а еще говорят, что пить вредно!). А когда кровь сержанта хлынула по его жилам, Темный Колдун слез с печки и по очереди умертвил каждого из обезумевших от ужаса новобранцев. Удовлетворенно крякнув, он закусил найденным на столе печеньем, осмотрелся, не нашел ничего нужного, кроме крепкой дубины за дверью, пригладил виски перед мутным зеркальцем, убедившись, что вполне хорош собой, и решительно вышел в ночь.
* автор просит прощения у господина Едко за использование этого выражения. Оно было найдено в Кулуарах и заботливо утащено в гнездышко. Такие вещи не должны пропадать втуне!!!
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
