Одна сказочная история, происшедшая на самом деле (на турнир)
посвящается гостиной-Общалке одного симпатичного сайта
Привидений не существует. Кто их видел? Вы? Или вы? А если не видели, то нечего и пересказывать, что одна бабка сказала другой. Жизнь в обычном трезвомыслящем городе не даёт поводов, нет в нём старинных замков. Всем же известно, что уважающие себя привидения проживают только в старинных английских замках. И чем замок старее и именитее, тем оно больше себя уважает, пугать туристов выходит в определенные часы суток, производит строго известное количество звуков и шорохов, которые скрупулезно описаны его историками, занесены в замковые архивы и скреплены кровью и печатями.
И дернул меня черт оказаться как-то в одной гостиной одного замка. Не то, чтобы она существует. Нет, виртуально — да, но в реальности вроде как и нет. Гостиная как гостиная, ничего необычного. Стены обиты плотным шёлком, кое-где свисают из-под потолка старинные гобелены, свет не то чтобы приглушенный, его просто не хватает, и в углах навсегда залегли темные вселенные вечной пыльной тьмы. Нет, слава богу, все это страшнолепие освещается не факелами (цивилизация таки!), а тяжеловесными лампами, свисающими на толстенных цепях с невидимого потолка. Однако в них горят не лампы, а свечи, воткнутые по окованному железом деревянному периметру. И чуть светлее вверху от вытянутых бойниц, расположенных слишком высоко так, что свет, едва протиснувшись сквозь щели, тут же рассыпается от усталости на отдельные фотоны, которые незаметно, но настойчиво поглощает тьма.
И вот стою это я столбом в мятом конусе света посреди гостиной и, уставившись на стену, пытаюсь рассмотреть, что изображено на полотне с большим бурым пятном посредине. Гобелен такой длинный, что спускается до самого пола и хвост его хищно горбится на камнях. А пятно вызывает смутные ассоциации с кровью, кинжалами и страшными рассказами о коварных обитателях замков.
Вдруг сзади и откуда-то сверху раздается отчетливое: «Ма-а-ау!». Я чуть не подскакиваю и резко оборачиваюсь. Естественно, никого нет. Да и не могло быть. Дверь в гостиную одна, открытая, по крайней мере. Остальные заперты на огромные витиеватые кованые замки. И, похоже, что ключи от них давно заржавели или рассыпались в опилки. Служители мне сказали, что в замке никакая живность не водится, ни мыши, ни кошки, ни тараканы, в общем, ни-че-го.
Я храбро окидываю взглядом чернильные кляксы темных углов и делаю вид, что просто еще раз осматриваю интерьер – типа интересуюсь. Хрипловатый голос отчетливо и с явным недовольством произносит: «Хто тут сказал «мау»?». Я резко поворачиваюсь на звук, но, само собой, опять никого не вижу. Напряженно всматриваясь в страшную темноту, я отчаянно пытаюсь не утерять навострившее лыжи самообладание. «Может, местные служители балуются?», – мелькает зайцем пушистая мысль. Но следующее событие повергает в совершеннейший неконтролируемый ужас. Реактивно усиливаясь из-за спины, входит в силу над головой и затихает впереди у стены гостиной звук: «Я-ааа!»
Раздается сочный чмокающий звук, как будто что-то мягкое врезается в препятствие, затем другой чмокающий звук, уже больше похожий на слюнявый поцелуй, после этого (о, ужас!) раздается торжествующее рычание… Всё! Моё терпение испаряется, самообладание переходит в газообразную фазу, по коже пробегает армия мурашей, и я, запинаясь и почти падая, бегу вон из этой страшной гостиной. И больше никогда, никогда! Слышите? Никогда!..
… Гордая одинокая охотница Волч размеренно трусила по лесу. Охота в этот раз была недолгой и очень удачной: одна сова, пара уток да зазевавшийся заяц. После непростого утомительного преследования вволю поесть свежего мяса, искупаться в глубоком чистом ручье, поваляться на ковре из мха и обтереться пятнышками солнечного света – что еще нужно для полного счастья? Ни-че-го. Мышцы приятно постанывают, бурдюк живота не менее приятно наполнен, в голове – все тараканы расползлись, кроме неспешного «как замечательна и чудесна жизнь». Ноги сами выбирают дорогу, а так как кроме одной ленивой мысли других не предвиделось, поэтому они выбрали знакомый маршрут до Замка На Холме. Волчья голова включилась только тогда, когда ее нос уперся в кустарник, живописно опоясывающий стену Замка. «Ну что ж», – подумала Волч, – «Замок – это тоже неплохо, по крайней мере там сухо и не досаждает мошкара». Странно то, что в Замке действительно не водилась никакая живность. То ли ее травили чем, то ли голодом морили, но она просто не водилась и всё. Волчья голова попыталась снова обдумать эту странность, но сытые тараканы, которые как раз водились под крутым лбом, спали, и мысль, только родившись, провалилась в сытую утробу желудка, где и переварилась без остатка вместе с совой, зайцем и утками.
Волч неторопливо протрусила в гостиную и остановилась, осматриваясь.
«Ма-а-ау!» – Раздалось отчетливое. «Хто тут сказал мау?», – с напускным недовольством спросила Волч. Она уже знала, чей это голос, просто это был такой дикий лесной юмор.
«Я-ааа!», – торжествовала Кошь (прыгуче-летяговое существо белого цвета, шерстяное и с хвостом). Она летела, расправив боковые перепонки, через всю залу, целясь прямиком в Волчий нос. «Сейчас нос вдавится в кость, как пить дать», – эта мысль заставила голову дернуться, защищая чувствительный вырост. И вся Кошья нежность досталась Волчьему уху. Кошь, звонко чмокнув ухо, с торжеством задрала трубу хвоста, он тут же распушился великолепным белым султаном, и грациозно ускакала.
Волч долго трясла ухом, вытряхивая оттуда звон. Наконец звон вылетел, со всего размаха шмякнулся об камни гостиной и разлетелся в длинные дребезги: «Дрябзь! Бзь, бзь, бзь...» «Ух, ах, ох», – раздалось откуда-то издалека. «Духи», – успокоенно подумала Волч и удобно устроилась на хвосте гобелена, удачно спустившегося до пола. Вечерело...
… «К сожалению на сайте сейчас никого нет», – ворчливо произнёс Марко, проходя мимо из одной стены в другую. «Везет же кому-то», – лениво прошла мысль сквозь Волчью голову и ушла сквозь пол. В Общалке промелькивали тени существ с хвостами, ушами, зубами и всякой другой хренью, никому не известной в науке…
«Странно, – подумала Волч, – а на кой ляд я тут торчу торчком и стою столбом, если все равно и нет никого?» Но так как она не стояла, а удобно возлежала на гобелене, то это возмущение имело оттенок легкой несерьезной угрозы.
«Нет никого, нет никого, – со смешком прошелестело эхо. – Шелестел и Эхо тоже промелькнули почти незаметно и закрылись от глаз»…
… «Не судьба», – решила Волч, свернулась калачиком и закрыла глаза… Судьба и Калачик на цыпочках вышли вон… Вокруг продолжали бубнить, шуршать, шелестеть и бормотать полупрозрачные духи Замка, но Волч уже их не слушала, так как в ухо влетел (странное дело) комар и наззудывал разные истории, от которых закрывались глаза и углублялось дыхание…
Царь Дакии,
Господень бич,
Аттила, -
Предшественник Железного Хромца,
Рождённого седым,
С кровавым сгустком
В ладони детской, -
Поводырь убийц,
Кормивший смертью с острия меча
Растерзанный и падший мир,
Работник,
Оравший твердь копьём,
Дикарь,
С петель сорвавший дверь Европы, -
Был уродец.
Большеголовый,
Щуплый, как дитя,
Он походил на карлика –
И копоть
Изрубленной мечами смуглоты
На шишковатом лбу его лежала.
Жёг взгляд его, как греческий огонь,
Рыжели волосы его, как ворох
Изломанных орлиных перьев.
Мир
В его ладони детской был, как птица,
Как воробей,
Которого вольна,
Играя, задушить рука ребёнка.
Водоворот его орды крутил
Тьму человечьих щеп,
Всю сволочь мира:
Германец – увалень,
Проныра – беглый раб,
Грек-ренегат, порочный и лукавый,
Косой монгол и вороватый скиф
Кладь громоздили на его телеги.
Костры шипели.
Женщины бранились.
В навозе дети пачкали зады.
Ослы рыдали.
На горбах верблюжьих,
Бродя, скикасало в бурдюках вино.
Косматые лошадки в тороках
Едва тащили, оступаясь, всю
Монастырей разграбленную святость.
Вонючий мул в очёсках гривы нёс
Бесценные закладки папских библий,
И по пути колол ему бока
Украденным клейнодом –
Царским скиптром
Хромой дикарь,
Свою дурную хворь
Одетым в рубища патрицианкам
Даривший снисходительно...
Орда
Шла в золоте,
На кладах почивала!
Один Аттила – голову во сне
Покоил на простой луке сидельной,
Был целомудр,
Пил только воду,
Ел
Отвар ячменный в деревянной чаше.
Он лишь один – диковинный урод –
Не понимал, как хмель врачует сердце,
Как мучит женская любовь,
Как страсть
Сухим морозом тело сотрясает.
Косматый волхв славянский говорил,
Что глядя в зеркало меча, -
Аттила
Провидит будущее,
Тайный смысл
Безмерного течения на Запад
Азийских толп...
И впрямь, Аттила знал
Свою судьбу – водителя народов.
Зажавший плоть в железном кулаке,
В поту ходивший с лейкою кровавой
Над пажитью костей и черепов,
Садовник бед, он жил для урожая,
Собрать который внукам суждено!
Кто знает – где Аттила повстречал
Прелестную парфянскую царевну?
Неведомо!
Кто знает – какова
Она была?
Бог весть.
Но посетило
Аттилу чувство,
И свила любовь
Своё гнездо в его дремучем сердце.
В бревенчатом дубовом терему
Играли свадьбу.
На столах дубовых
Дымилась снедь.
Дубовых скамей ряд
Под грузом ляжек каменных ломился.
Пыланьем факелов,
Мерцаньем плошек
Был озарён тот сумрачный чертог.
Свет ударял в сарматские щиты,
Блуждал в мечах, перекрестивших стены,
Лизал ножи...
Кабанья голова,
На пир ощерясь мёртвыми клыками,
Венчала стол,
И голуби в меду
Дразнили нежностью неизречённой!
Уже скамейки рушились,
Уже
Ребрастый пёс,
Пинаемый ногами,
Лизал блевоту с деревянных ртов
Давно бесчувственных, как брёвна, пьяниц.
Сброд пировал.
Тут колотил шута
Воловьей костью варвар низколобый,
Там хохотал, зажмурив очи, гунн,
Багроволикий и рыжебородый,
Блаженно запустивший пятерню
В копну волос свалявшихся и вшивых.
Звучала брань.
Гудели днища бубнов,
Стонали домбры.
Детским альтом пел
Седой кастрат, бежавший из капеллы.
И длился пир...
А над бесчинством пира,
Над дикой свадьбой,
Очумев в дыму,
Меж закопчённых стен чертога
Летал, на цепь посаженный, орёл –
Полуслепой, встревоженный, тяжёлый.
Он факелы горящие сшибал
Отяжелевшими в плену крылами,
И в лужах гасли уголья, шипя,
И бражников огарки обжигали,
И сброд рычал,
И тень орлиных крыл,
Как тень беды, носилась по чертогу!..
Средь буйства сборища
На грубом троне
Звездой сиял чудовищный жених.
Впервые в жизни сбросив плащ верблюжий
С широких плеч солдата, - он надел
И бронзовые серьги и железный
Венец царя.
Впервые в жизни он
У смуглой кисти застегнул широкий
Серебряный браслет
И в первый раз
Застёжек золочённые жуки
Его хитон пурпуровый пятнали.
Он кубками вливал в себя вино
И мясо жирное терзал руками.
Был потен лоб его.
С блестящих губ
Вдоль подбородка жир бараний стылый,
Белея, тёк на бороду его.
Как у совы полночной,
Округлились
Его, вином налитые глаза.
Его икота била.
Молотками
Гвоздил его железные виски
Всесильный хмель.
В текучих смерчах – чёрных
И пламенных –
Плыл перед ним чертог.
Сквозь черноту и пламя проступали
В глазах подобья шаткие вещей
И рушились в бездонные провалы.
Хмель клал его плашмя,
Хмель наливал
Железом руки,
Темнотой – глазницы,
Но с каменным упрямством дикаря,
Которым он создал себя,
Которым
В долгих битвах изводил врагов,
Дикарь борол и в этом ратоборстве:
Поверженный,
Он поднимался вновь,
Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!
Так веселился он.
Казалось, весь
Он хочет выплеснуть себя, как чашу.
Казалось, что единым духом – всю
Он хочет выпить жизнь свою.
Казалось,
Всю мощь души,
Всю тела чистоту
Аттила хочет расточить в разгуле!
Когда ж, шатаясь,
Весь побагровев,
Весь потрясаем диким вожделеньем,
Ступил Аттила на ночной порог
Невесты сокровенного покоя, -
Не кончив песни, замолчал кастрат,
Утихли домбры,
Смолкли крики пира,
И тот порог посыпали пшеном...
Любовь!
Ты дверь, куда мы все стучим,
Путь в то гнездо, где девять кратких лун
Мы, прислонив колени к подбородку,
Блаженно ощущаем бытие,
Ещё не отягчённое сознаньем!..
Ночь шла.
Как вдруг
Из брачного чертога
К пирующим донёсся женский вопль...
Валя столы,
Гудя пчелиным роем,
Толпою свадьба ринулась туда,
Взломала дверь и замерла у входа:
Мерцал ночник.
У ложа на ковре,
Закинув голову, лежал Аттила.
Он умирал.
Икая и хрипя,
Он скрёб ковёр и поводил ногами,
Как бы отталкивая смерть.
Зрачки
Остеклкневшие свои уставя
На ком-то зримом одному ему,
Он коченел,
Мертвел и ужасался.
И если бы все полчища его,
Звеня мечами, кинулись на помощь
К нему,
И плотно б сдвинули щиты,
И копьями б его загородили, -
Раздвинув копья,
Разведя щиты,
Прошёл бы среди них его противник,
За шиворот поднял бы дикаря,
Поставил бы на страшный поединок
И поборол бы вновь...
Так он лежал,
Весь расточённый,
Весь опустошённый
И двигал шеей,
Как бы удивлён,
Что руки смерти
Крепче рук Аттилы.
Так сердца взрывчатая полнота
Разорвала воловью оболочку –
И он погиб,
И женщина была
В его пути тем камнем, о который
Споткнулась жизнь его на всём скаку!
Мерцал ночник,
И девушка в углу,
Стуча зубами,
Молча содрогалась.
Как спирт и сахар, тёк в окно рассвет,
Кричал петух.
И выпитая чаша
У ног вождя валялась на полу,
И сам он был – как выпитая чаша.
Тогда была отведена река,
Кремнистое и гальчатое русло
Обнажено лопатами, -
И в нём
Была рабами вырыта могила.
Волы в ярмах, украшенных цветами,
Торжественно везли один в другом –
Гроб золотой, серебряный и медный.
И в третьем –
Самом маленьком гробу –
Уродливый,
Немой,
Большеголовый
Покоился невиданный мертвец.
Сыграли тризну, и вождя зарыли.
Разравнивая холм,
Над ним прошли
Бесчисленные полчища азийцев,
Реку вернули в прежнее русло,
Рабов зарезали
И скрылись в степи.
И чёрная
Властительная ночь,
В оправе грубых северных созвездий,
Осела крепким
Угольным пластом,
Крылом совы простёрлась над могилой.
1933, 1940
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
