Ночь, как известно, это время особенных событий и ощущений. Это такое состояние природы, когда она туманится и шифруется, представляя себя то незнакомкой со станом, шелками схваченным, то великим и неутомимым Джеймсом, то ужасным чудовищем. Да что говорить, все мы знаем, что ночью абсолютно беззащитны перед стихией. Поэтому наши чувства обостряются, мозг набирает адреналин в огромный шприц и стоит наготове перед филейной частью организма, чтобы при первых же признаках опасности вонзить острую иглу и вдавить поршень по самое нехочу. И тогда сразу уши встают торчком, жалкие остатки шерсти вздыбливаются по всему периметру тела, слабые зрачки расширяются, тщетно силясь разглядеть источник страха, из пальцев с треском вылезают острые когти, а губы в застывшей гримасе обнажают клыки (или что там у нас от них осталось)…
Но когда сон милостиво прячет от нас это устрашающее время, мы с наслаждением окунаемся в мистическое переплетение образов, не подвластных сознанию…
Итак, Волч сладко почмокивала во сне, комар обосновался в ее ухе, видимо, на всю ночь, а обитатели Замка потихоньку выползали из своих убежищ.
Естественно первой материализовалась пушисто-летяговая Кошь – самая массовая обитательница средневековой гостиной. Она изящно покачалась на шторе, выдернув пару ненужных на ее взгляд нитей и понаделав там же несколько очень живописных дырочек. А для чего еще, по вашему мнению, служат шторы? Не для декоративного же висения вдоль стены или окна. Правильно, они служат именно для качания и проделывания в них разнообразных отверстий! Кошь сладко и очень эротично потянулась, придирчиво осматривая себя в полированной поверхности подноса, и наслаждаясь произведенным эффектом. А эффект явно присутствовал при процедуре потягивания кошьих конечностей, потому что он начал покряхтывать, восхищенно охать и прицыкивать зубом. Чем в который уже раз порадовал обладательницу белого пушистого хвоста. Кошь оглянулась, присмотрелась, но никого не заметила. Волч завернулась в хвост гобелена так, что наружу не торчал даже нос, посапывала тихо и ее было не видно, не слышно. Кошь слегка приуныла. Произведенного эффекта ей явно недоставало. А хотелось живого, непосредственного общения, которое наступало только в присутствии других дУхов. Решив поторопить приход присутствия, Кошь начала петь. Она, конечно, знала, что обладает абсолютным слухом и глубоким проникновенным голосом. Тем более, что как только она начинала свои песни, присутствие появлялось очень быстро и с ходу начинало забрасывать ее вопросами, что каждый раз прерывало песни почти в самом начале. Но Кошь великодушно размышляла, что ее пение благотворно действует на скорость чужих реакций. В этот раз вместе с присутствием появился Серый Мыш. Эдакое незаметное бесформенное создание с длинным сереньким хвостом, но, впрочем, весьма приятным. Мыш громко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание Коши. Потом покашлял еще и еще раз, потом захлебнулся собственным кашлем, чем, наконец, оборотил на себя взгляд Коши, которая в моменты пения почти теряла способность слышать. Она радостно вздрогнула и выпустила когти: серый являлся источником неизъяснимого наслаждения древним инстинктом по имени «А, ну-ка, догони и сожри нафиг эту мышь!». Обреченно вздохнув, Мыш позволил Коши поноситься за ним в бешеной скачке вдоль стен гостиной, вокруг утвари, и даже по стенам, на которые с разбегу взлетали то он, то белая охотница за удовольствиями. Какая это была погоня! Летели клочки гобеленов и штор, сыпались на пол подносы, чашки и кубки (слава богу, древние знали толк в посуде и заблаговременно отлили ее из металла, так что пара лишних вмятин ей не повредила, а сделала еще древнее и историчественнее). После получасовой разминки они решили, что инстинкты удовлетворены, силы кончены, и можно заняться мирной интеллектуальной беседой.
– Мыш, а, Мыш, почему ты не пишешь мне писем? Последнее письмо я выковырила кохтиком из ящика ровно четыре часа тому назад! Это же тяжело выковыривать кохтиком письма – я провозилась целых двадцать минут, ободрала себе весь маникюр и пару белых любимых волосков! И хде, я спрашиваю, очередное письмо? Чем приличной девушке заняться в свободное от инстинктов время?!
Мыш почесал переносицу, схватил перо и исчез в неизвестном направлении норки стыдиться и писать очередное письмо.
– Опять одна! Хнык. А письма я люблю побольше! – Крикнула она вдогонку растворяющемуся кончику хвоста.
Прошел час. Вежливо поздоровался с Кошью, ударил спящую кукушку в часах и ушел в своем временном направлении. «Кууу!», – возопила разъяренная кукушка. – «Куда бьешь? Шишечка моя!»…
«К сожалению, на сайте пока никого нет», – это опять тихо просочился сквозь стену Марко (толстый в длину и в перспективу сердцеед, отсиживающийся в печенках, имеющий накладной нос, уши, руки, ноги и совесть).
– Ага, ты-то мне и нужен, грильяжный, – вскричала Кошь, обрушиваясь вниз со светильника. – Вот скажи, к чему у меня так чешется нос? Побьют, наверное, да?
– Нет, пушистая, нос чешется к тому, чего у меня уже не осталось. Ни одной капельки.
– А к чему чешется правая лапка?
– А вот это очень хорошая лапка чешется, очень правильная лапка! Это к тому, что, надеюсь, у меня будет возможность приобрести причину почесывания носа. Чеши лапку, чеши!
– Что-то ты подозрительно развеселился, Марко. А если я укушу тебя за нос?
– Кусай, если тебе от этого станет легче, – великодушно разрешил он, – у меня все равно нос накладной, ты забыла?
– Да что за день сегодня! Один письма не пишет, второй накладными носами разбрасывается! Вот повешусь на шторке, будете знать у меня…
И Кошь заползла по шторе под самый потолок, нещадно выдирая из нее нити.
– Кошь, а мое письмо к тебе тоже не пришло?
– Пришло. Просто оно через Малые Бермуды плыло. С заходом в Великодворье и Кауровку… Зато длинное, я аж три кохтика себе ободрала, а обычно – только один.
Довольная Кошь облизнула поочередно каждый ободранный кохтик, а затем принялась за хвост. Нет, ну, что вы, коший хвост ни в коем случае не являлся ободранным! Как вы могли такое подумать?! Коший хвост – это всем хвостам хвост. Он белый и пушистый, используется в качестве всех незаменимых заменителей всего на свете. Вот как повезло Коши со своим хвостом!..
– Кошь, мне на некоторое время нудно погрязнуть в делах, ага? – и не дожидаясь ответа, Марко всосался в ближайшую стену.
– Грязни, грязни, – машинально сказала Кошь, потому что ее внимание уже привлекла bessконечная множественность, проползающая сквозь гостиную.
– Дзинь, дзинь! Мрр.
– Входящие звонки bessплатны, Кошь. О, ты, летящая сквозь пространства, не представляешь, как я мечтаю о bessконечных гобиЛЕНАХ в пустыне Гоби… О bessкрайних просторах песка и вылинявшего неба! Только там я не буду бояться потолстеть из-за того, что меня так bessконечно много…
Вальяжно расположившись у камина, bess приготовилась предаться вымечтыванию… Но разве можно что-то вымечтывать, если у тебя над головой кто-то художественно дырявит шторку и сыплет на голову и за шиворот нитки, многовековую пыль и паутину (вместе с недовольными пауками, между прочим!)?
- Ах ты, вылинявшая до белого цвета кошка! Bessовестная и bessполезная! Вот какая от тебя польза?! Ты даже мышей ловишь неправильно. Ты их гоняешь вместо того, чтобы подкарауливать! Пойду я тогда. – Возмущенная bess медленно и осторожно сняла с себя разъяренных пауков и оbessточилась в аромате ванили…
Волч подняла голову, слизнула упавшего на нос паука, чихнула, отчего паук получил нужное ускорение и занял одну из орбит, проложенных вокруг Земли. А так как сегодня отмечали День космонавтики, то он пополнил собой славную команду железных покорителей bessконечного космоса.
Приоткрыв один глаз, Волч осмотрелась, но в вечных сумерках гостиной не разглядела никогошеньки. Тогда она уронила голову обратно в складки гобелена и засопела. А комар продолжал мерно c частотой 80 Гц стряхивать пыль с маленьких крыльев у нее в ухе…
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
толкуют в холле о муках крестных;
пансион "Аккадемиа" вместе со
всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
телевизора; сунув гроссбух под локоть,
клерк поворачивает колесо.
II
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
III
Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
грязными снами сырой станок.
IV
Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встает ночами,
и звезда морская в окне лучами
штору шевелит, покуда спишь.
V
Так и будем жить, заливая мертвой
водой стеклянной графина мокрый
пламень граппы, кромсая леща, а не
птицу-гуся, чтобы нас насытил
предок хордовый Твой, Спаситель,
зимней ночью в сырой стране.
VI
Рождество без снега, шаров и ели,
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне - ее одну.
VII
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад.
VIII
Гондолу бьет о гнилые сваи.
Звук отрицает себя, слова и
слух; а также державу ту,
где руки тянутся хвойным лесом
перед мелким, но хищным бесом
и слюну леденит во рту.
IX
Скрестим же с левой, вобравшей когти,
правую лапу, согнувши в локте;
жест получим, похожий на
молот в серпе, - и, как чорт Солохе,
храбро покажем его эпохе,
принявшей образ дурного сна.
X
Тело в плаще обживает сферы,
где у Софии, Надежды, Веры
и Любви нет грядущего, но всегда
есть настоящее, сколь бы горек
не был вкус поцелуев эбре и гоек,
и города, где стопа следа
XI
не оставляет - как челн на глади
водной, любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю -
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук "люблю".
XII
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветров, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
XIII
Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
лицом, сравнимым во тьме со снятым
с безымянного пальца кольцом, грызя
ноготь, смотрит, объят покоем,
в то "никуда", задержаться в коем
мысли можно, зрачку - нельзя.
XIV
Там, за нигде, за его пределом
- черным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
даже тогда, когда света нет.
1973
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
