Я уже никогда не увижу флорентийских сияющих крыш.
В эту жизнь ничего не запишет немигающий, дымный Париж.
И уже никогда, мимолётно, городов, городов, городов
не коснётся душа.
На полотна,
отрисованный праздник углов, кубатуры, пространств, голошенья,
я уже никогда не смогу, положив, получить приглашенье
на своём оглашенном веку
отдышаться над крохотной Темзой, оглянуться в берлинском окне...
В круг забот завернувшему век свой – то и воли, что видеть во сне.
Не видавшему славы и боли – то и горя, что выйдет сейчас.
Просто ворон не выклюет в поле незакрытых в бессмертие глаз,
просто жизнь разойдётся, как прежде, под свистки, мельтешенье и гам,
просто – жить в ежедневной надежде, умирая невидимо там,
где живут и, себя на планете полагая за что-то в ответе,
и надеясь на что-то потом,
умирают безумные дети, укрепясь в заблужденьи святом.
Меня любила врач-нарколог,
Звала к отбою в кабинет.
И фельдшер, синий от наколок,
Во всем держал со мной совет.
Я был работником таланта
С простой гитарой на ремне.
Моя девятая палата
Души не чаяла во мне.
Хоть был я вовсе не политик,
Меня считали головой
И прогрессивный паралитик,
И параноик бытовой.
И самый дохлый кататоник
Вставал по слову моему,
Когда, присев на подоконник,
Я заводил про Колыму.
Мне странный свет оттуда льется:
Февральский снег на языке,
Провал московского колодца,
Халат, и двери на замке.
Студенты, дворники, крестьяне,
Ребята нашего двора
Приказывали: "Пой, Бояне!" –
И я старался на ура.
Мне сестры спирта наливали
И целовали без стыда.
Моих соседей обмывали
И увозили навсегда.
А звезды осени неблизкой
Летели с облачных подвод
Над той больницею люблинской,
Где я лечился целый год.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
