Я уже никогда не увижу флорентийских сияющих крыш.
В эту жизнь ничего не запишет немигающий, дымный Париж.
И уже никогда, мимолётно, городов, городов, городов
не коснётся душа.
На полотна,
отрисованный праздник углов, кубатуры, пространств, голошенья,
я уже никогда не смогу, положив, получить приглашенье
на своём оглашенном веку
отдышаться над крохотной Темзой, оглянуться в берлинском окне...
В круг забот завернувшему век свой – то и воли, что видеть во сне.
Не видавшему славы и боли – то и горя, что выйдет сейчас.
Просто ворон не выклюет в поле незакрытых в бессмертие глаз,
просто жизнь разойдётся, как прежде, под свистки, мельтешенье и гам,
просто – жить в ежедневной надежде, умирая невидимо там,
где живут и, себя на планете полагая за что-то в ответе,
и надеясь на что-то потом,
умирают безумные дети, укрепясь в заблужденьи святом.
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
17-28 марта 1931, конец 1935
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
