Покидая комнату, в которой за все неувязки вчера
аплодировала тишина ладошами, увлажнёнными пылью,
иди к Золотым Воротам. Или Михайловскому. Чёртова кочерга
Майдана останется за скобками. Каштаны давно спилили,
теперь пиликают стройками. Серый смычок дождя
извлекает из про-бе-гающих взвизгивание, от которого северный полюс
непременно добежал бы до южного (южный, кстати говоря, ждал,
у него самого – абсолютный слух и весьма относительный голос).
Небесный скрипач расставляет ноты.
У нот - две руки, две ноги,
макитра, как у деревянных народных ударных,
нутро, чернее, чем… В общем,
осенний романс по-киевски насыщен чёрными, будто гимн
рабству, скорби, дискриминации – и в то же время пустозвонен, как забытый на огороде овощ.
Ноты об этом не знают. У каждой – своя высота, свой тип,
привычная линия метро, удобная выделенка для незвуковой связи,
свои неудачи, симптомы одиночества, которое растёт, как гриб,
под осенним дождём, своё ускользнувшее счастье –
всё своё, только город общий, да нотный лист,
да общий Господь, расставляющий всех по правилам – это сольфеджио
смог бы выучить разве что эквилибрист, и даже не экверлибрист,
и тем более не писака, чужим Писанием искалеченный.
Покидая комнату, чтобы хлопающая тишина
не прихлопнула и тебя, помни: на небе обожают импровизации.
Нота свободна. Нота никому ничего не должна,
только ей может не хватить места на листе. Или её заставят держаться
так долго, что звучать – уже никаких сил.
Потому лучше сбежать,
пускать по Днепру кораблики,
болтаться в метро, убивать время,
чтобы не быть убитой.
Не верили, считали - бредни,
Но узнавали от двоих,
Троих, от всех. Равнялись в строку
Остановившегося срока
Дома чиновниц и купчих,
Дворы, деревья, и на них
Грачи, в чаду от солнцепека
Разгоряченно на грачих
Кричавшие, чтоб дуры впредь не
Совались в грех, да будь он лих.
Лишь бы на лицах влажный сдвиг,
Как в складках порванного бредня.
Был день, безвредный день, безвредней
Десятка прежних дней твоих.
Толпились, выстроясь в передней,
Как выстрел выстроил бы их.
Как, сплющив, выплеснул из стока б
Лещей и щуку минный вспых
Шутих, заложенных в осоку,
Как вздох пластов нехолостых.
Ты спал, постлав постель на сплетне,
Спал и, оттрепетав, был тих,-
Красивый, двадцатидвухлетний.
Как предсказал твой тетраптих.
Ты спал, прижав к подушке щеку,
Спал,- со всех ног, со всех лодыг
Врезаясь вновь и вновь с наскоку
В разряд преданий молодых.
Ты в них врезался тем заметней,
Что их одним прыжком достиг.
Твой выстрел был подобен Этне
В предгорьи трусов и трусих.
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
