Твоя рука, сынок, дрожит – усни, сынок, устань.
Послушай – время не бежит, а рвётся, словно ткань.
И было то, что будет впредь, а будет – то, что встарь.
Ты сквозь меня учись смотреть, как я – сквозь календарь...
Бывают люди, что соха – в земле и соль земли.
Бывают – глина и труха, бывают – корабли,
Бывают - нож, бывают - бич, и крик, и сон, и прель –
Но тех, что Солнцу не постичь, не видывал досель.
Мы жили здесь, тянулись ввысь, как дерево во рву,
Привычно думая, что жизнь похожа на траву.
Но Солнце знало, что дурна манера думать так –
И как-то вдруг привило нам привычку к слову "враг".
Народ, в котором без затей в избытке с давних пор
Тяжёлых кряжистых людей, похожих на топор –
Широкий профиль, узкий фас, зазубренная речь...
И Солнце чуяло, что нас от них не уберечь.
Они, пришпоря лошадей, рубили, как ботву,
Послушных маленьких людей, похожих на плотву.
И Солнце ростило траву и закаляло сталь –
А тех, похожих на плотву, нисколечко не жаль!
Их след простыл – а там, где их резвилась детвора
В шатрах других с женою их пьют люди топора.
И день сменялся днём, луна – луной и годом – год...
Неважно Солнцу – чья жена, и с кем, и где он пьёт.
...А дети, как во всех мирах – в войну играть ловки.
А детям мало топора – им подавай клинки!
Кидали ввысь, рубили сплеч, держали в оберучь –
Ведь самый деревянный меч похож на солнца луч!
Но меч научит руку, глаз – рука и душу – глаз.
И Солнца золочёный таз сварил судьбу для нас;
И без особенных идей полезли ввысь ростки
Упрямых жилистых людей, похожих на клинки.
Рванулось время с той поры вперёд, не чуя ног,
И друг за другом топоры ложились под клинок.
Им Солнце жарило в лицо, лупило по горбу –
Но тот, кто победил отцов – тот победил судьбу!
...Пошла под лязганье мечей весёлая пора.
Лишь Солнце знает, где теперь те люди топора...
Зашей извилинам в канву и насмерть заучи:
Спать, рождественский гусь,
отвернувшись к стене,
с темнотой на спине,
разжигая, как искорки бус,
свой хрусталик во сне.
Ни волхвов, ни осла,
ни звезды, ни пурги,
что младенца от смерти спасла,
расходясь, как круги
от удара весла.
Расходясь будто нимб
в шумной чаще лесной
к белым платьицам нимф,
и зимой, и весной
разрезать белизной
ленты вздувшихся лимф
за больничной стеной.
Спи, рождественский гусь.
Засыпай поскорей.
Сновидений не трусь
между двух батарей,
между яблок и слив
два крыла расстелив,
головой в сельдерей.
Это песня сверчка
в красном плинтусе тут,
словно пенье большого смычка,
ибо звуки растут,
как сверканье зрачка
сквозь большой институт.
"Спать, рождественский гусь,
потому что боюсь
клюва - возле стены
в облаках простыни,
рядом с плинтусом тут,
где рулады растут,
где я громко пою
эту песню мою".
Нимб пускает круги
наподобье пурги,
друг за другом вослед
за две тысячи лет,
достигая ума,
как двойная зима:
вроде зимних долин
край, где царь - инсулин.
Здесь, в палате шестой,
встав на страшный постой
в белом царстве спрятанных лиц,
ночь белеет ключом
пополам с главврачом
ужас тел от больниц,
облаков - от глазниц,
насекомых - от птиц.
январь 1964
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
