На пути постоянных лишений
Собирал я ночные цветы.
Видел несколько сумрачных женщин.
И одна из них точно, как ты.
Так же точно она говорила,
Но порою холодной свежа.
Дверь из белых камней отворила
Неземного виденья душа.
Увидал я: таился в провале
Чей-то кислый, изъеденный смех.
Свои руки она продевала
В белопепельный северный мех.
И взяла она чашку с огнём.
Повела меня рядом с собою.
Мы спустились на самое дно.
Но смешней мне от ужаса вдвое.
Сердце, думалось, я проглочу!
Я увидел: как челюсть смеялась.
Показать бы ей зубы врачу.
Много б этих врачей убежало.
«Это кто?» – говорю. «это ты». –
Отвечала, цветок продевая.
В эту челюсть я сунул цветы.
Камень пнул, вход во мглу закрывая.
Шуба с треском рвалась на ветру.
По бедру расползалося платье.
Как я умер, они по утру
Распороли штаны на заплаты.
Танец впавших, горбами носов.
Танец лодочек ручек костлявых.
Бедность плюха у их голосов,
Но к кишкам их привязано право
Запирать мою мглу на засов.
Не посмертная горькая слава,
Не охапки на челюсть цветов,
А священное римское право:
От имущества только, от слов.
Мы целовались тут пять лет назад,
и пялился какой-то азиат
на нас с тобой — целующихся — тупо
и похотливо, что поделать — хам!
Прожекторы ночного дискоклуба
гуляли по зеленым облакам.
Тогда мне было восемнадцать лет,
я пьяный был, я нес изящный бред,
на фоне безупречного заката
шатался — полыхали облака —
и материл придурка азиата,
сжав кулаки в карманах пиджака.
Где ты, где азиат, где тот пиджак?
Но верю, на горе засвищет рак,
и заново былое повторится.
Я, детка, обниму тебя, и вот,
прожекторы осветят наши лица.
И снова: что ты смотришь, идиот?
А ты опять же преградишь мне путь,
ты закричишь, ты кинешься на грудь,
ты привезешь меня в свою общагу.
Смахнешь рукою крошки со стола.
Я выпью и на пять минут прилягу,
потом проснусь: ан жизнь моя прошла.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
