На пути постоянных лишений
Собирал я ночные цветы.
Видел несколько сумрачных женщин.
И одна из них точно, как ты.
Так же точно она говорила,
Но порою холодной свежа.
Дверь из белых камней отворила
Неземного виденья душа.
Увидал я: таился в провале
Чей-то кислый, изъеденный смех.
Свои руки она продевала
В белопепельный северный мех.
И взяла она чашку с огнём.
Повела меня рядом с собою.
Мы спустились на самое дно.
Но смешней мне от ужаса вдвое.
Сердце, думалось, я проглочу!
Я увидел: как челюсть смеялась.
Показать бы ей зубы врачу.
Много б этих врачей убежало.
«Это кто?» – говорю. «это ты». –
Отвечала, цветок продевая.
В эту челюсть я сунул цветы.
Камень пнул, вход во мглу закрывая.
Шуба с треском рвалась на ветру.
По бедру расползалося платье.
Как я умер, они по утру
Распороли штаны на заплаты.
Танец впавших, горбами носов.
Танец лодочек ручек костлявых.
Бедность плюха у их голосов,
Но к кишкам их привязано право
Запирать мою мглу на засов.
Не посмертная горькая слава,
Не охапки на челюсть цветов,
А священное римское право:
От имущества только, от слов.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
