Зашиваю. По стежку - стежок,
ровно, будто всю жизнь шила души,
больно только сначала,
первый рывок,
а потом понимаешь, что
дальше - лучше.
Игла острая -
прыг-прыг- по коже,
а за ней следы: тянутся, тянутся...
Размахнуться бы и дать со всей дури по роже!..
может, поможет и оклемается?!
Длинный шов; нитки крепкие,
видимо, надежные,
из меня, понимаешь ли, хирург херовый.
Но зато я не буду больше дикая и тревожная,
я буду чуть лучше,
чуть грубее
и непременно новой.
Зашиваю, сейчас вот узелок покрепче,
на память,
завяжу
и отрежу лишнее.
Что бы потом не каяться, что
вот, мол, гляди - нерадивая!
И пусть после этого все вокруг полыхает,
рушится, ломается,
смывается ливнями,
а я залатанная буду, живая,
счастливая.
У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо - город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше - плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.
1982
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
