Над миром тем. Над миром этим. Тем.
Одна вселенная стоит. Торчит. Несётся.
Перо макает в воду кочет солнца.
И всё полно собою в маете.
Какие-то дороги. Дребезжат.
На них шаги. На них повозок. Ноги.
Колёса. Но не едут, а лежат.
Над миром тем, лишённым и тревоги.
Где спать, так спать. То шить себе наряд.
То жить всё время, ехая в дороге.
Над миром придорожным. Никаким.
Над миром тем, который появлялся,
Но тут же где-то сзади оставался.
И над трубой его, как зонтик, дым.
И в мире том, который всюду мчался.
По пашням шевелящие лучи.
Дождя огонь. И струны дребезжали.
Над миром тем, где ехая, лежали,
Где мы едва не сжали – не кричи. –
Огромные ключи в свои же лапы.
Мы спали: сны ворочалися слабо.
Мы жили дома, ехая в ночи
Руками по столу. Чтобы над миром.
Над тем, что девствен. Что умён и зол.
Что слаб внутри. Снаружи: нами назван.
Надутый мир, как шарик. И как плот.
Как вездеход. Как маленький фонарик.
Но он ещё всегда ещё поёт
О чём-то новом, или чём-то старом.
Но это опускаю я. и вот.
Я начинаю. Начинаю. Я же.
Я ж я. Я ж что-то там писать хотел.
Ах да. Колёса. Да и это лето.
Я тоже в этот мир уже приеду.
Я сочиню. Нет. я уже взлетел
Над парусом. И, превратясь в монету,
Огромный мир внезапно пожелтел.
Над миром тем, где я тебя к ответу.
Где ты меня. Где так не мало тел.
Так мало тем. И, в общем, смысла нету.
Но есть лишь то. И это не предел.
А я бегу тебе сказать об этом,
Отгородясь колёсами от дел.
Весенним утром кухонные двери
Раскрыты настежь, и тяжелый чад
Плывет из них. А в кухне толкотня:
Разгоряченный повар отирает
Дырявым фартуком свое лицо,
Заглядывает в чашки и кастрюли,
Приподымая медные покрышки,
Зевает и подбрасывает уголь
В горячую и без того плиту.
А поваренок в колпаке бумажном,
Еще неловкий в трудном ремесле,
По лестнице карабкается к полкам,
Толчет в ступе корицу и мускат,
Неопытными путает руками
Коренья в банках, кашляет от чада,
Вползающего в ноздри и глаза
Слезящего...
А день весенний ясен,
Свист ласточек сливается с ворчаньем
Кастрюль и чашек на плите; мурлычет,
Облизываясь, кошка, осторожно
Под стульями подкрадываясь к месту,
Где незамеченным лежит кусок
Говядины, покрытый легким жиром.
О царство кухни! Кто не восхвалял
Твой синий чад над жарящимся мясом,
Твой легкий пар над супом золотым?
Петух, которого, быть может, завтра
Зарежет повар, распевает хрипло
Веселый гимн прекрасному искусству,
Труднейшему и благодатному...
Я в этот день по улице иду,
На крыши глядя и стихи читая,-
В глазах рябит от солнца, и кружится
Беспутная, хмельная голова.
И, синий чад вдыхая, вспоминаю
О том бродяге, что, как я, быть может,
По улицам Антверпена бродил...
Умевший все и ничего не знавший,
Без шпаги - рыцарь, пахарь - без сохи,
Быть может, он, как я, вдыхал умильно
Веселый чад, плывущий из корчмы;
Быть может, и его, как и меня,
Дразнил копченый окорок,- и жадно
Густую он проглатывал слюну.
А день весенний сладок был и ясен,
И ветер материнскою ладонью
Растрепанные кудри развевал.
И, прислонясь к дверному косяку,
Веселый странник, он, как я, быть может,
Невнятно напевая, сочинял
Слова еще не выдуманной песни...
Что из того? Пускай моим уделом
Бродяжничество будет и беспутство,
Пускай голодным я стою у кухонь,
Вдыхая запах пиршества чужого,
Пускай истреплется моя одежда,
И сапоги о камни разобьются,
И песни разучусь я сочинять...
Что из того? Мне хочется иного...
Пусть, как и тот бродяга, я пройду
По всей стране, и пусть у двери каждой
Я жаворонком засвищу - и тотчас
В ответ услышу песню петуха!
Певец без лютни, воин без оружья,
Я встречу дни, как чаши, до краев
Наполненные молоком и медом.
Когда ж усталость овладеет мною
И я засну крепчайшим смертным сном,
Пусть на могильном камне нарисуют
Мой герб: тяжелый, ясеневый посох -
Над птицей и широкополой шляпой.
И пусть напишут: "Здесь лежит спокойно
Веселый странник, плакать не умевший."
Прохожий! Если дороги тебе
Природа, ветер, песни и свобода,-
Скажи ему: "Спокойно спи, товарищ,
Довольно пел ты, выспаться пора!"
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.