твоё окно, всплывая за окном,
сливается, как волны, в повторенье.
по практике сгорания, горенья,
домашних простыней стояния комком,
всё будет пеплом, сном. затем: пареньем
огромных волн. застывшим марш-броском.
а вечером: кипенье фар. не это ль,
скажите музы, видел я всегда.
твоё окно, когда оно без света,
равно стене, равно наростам льда.
равно мечу стекла тупому в раме.
равно дровам и мебели, а не
того, зачем зажгли. усталый ламер
кладёт в постель плечо. и весь в окне.
потом его разбудит над невою
далёкий скрип, как койки за стеной.
как минимум, сказать про всё живое,
что есть ещё. и мысли нет иной.
и скажет он, что он не стал рабом.
что свой фасад всегда считал он садом.
и семя золотого баобаба
горит, горит. а за стеной: содом.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Благодарю за каждую дождинку.
Неотразимой музыке былого
подстукивать на пишущей машинке —
она пройдёт, начнётся снова.
Она начнётся снова, я начну
стучать по чёрным клавишам в надежде,
что вот чуть-чуть, и будет всё,
как прежде,
что, чёрт возьми, я прошлое верну.
Пусть даже так: меня не будет в нём,
в том прошлом,
только чтоб без остановки
лил дождь, и на трамвайной остановке
сама Любовь стояла под дождём
в коротком платье летнем, без зонта,
скрестив надменно ручки на груди, со
скорлупкою от семечки у рта. 12 строчек Рыжего Бориса,
забывшего на три минуты зло
себе и окружающим во благо.
«Olympia» — машинка,
«KYM» — бумага
Такой-то год, такое-то число.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.