Я с тобой буду дольше мига.
Я с тобой буду дольше века.
Сколько может храниться книга,
Состоящая из человека.
Я с тобой буду дольше знака
Прямо, стрелкой, летящей, перьев.
Я с тобой буду, как собака
Без хозяина, только с нюхом.
Буду я с тобой, словно тени
С этим домом, к нему пристали.
Я с тобой буду воскресеньем.
Чтоб во сне он вдруг настало.
Я с тобой буду белым, синим.
Но сирень. И немного утра.
Встанешь ты. И затянет дымом.
Хмуро было и будет хмуро.
У тебя, что ни дождь, то дома.
Отрываешься, кроя парты
Парной учебника хромосомой.
Расщипляя глазами атом
Буквы. Или заказы стелешь,
Как обои. И ищешь руку.
Но находишь её в постели,
Не проснувшись. И видишь звуки.
Я же где-то как точка, точка.
Словно пятнышко для тебя я.
Словно почка. Качают почки
Эти веники-баобабы.
Я иду под Москвой во двор свой.
Я в глухое направил небо
Пару глаз. Что ж привет. Здорово.
Молоко разводное с хлебом!
Это неба лоханка, здравствуй.
Я люблю твоих звуков ветер.
Я люблю всех на свете братство.
А не просто братство поэтов.
Братства жилы твоей с рукою
Этой ветки, подобье лука.
Я назвал бы тебя рекою.
И была бы спиной излука.
А потом бы преграды эти:
Дни мои голубые, ночи,
Совмещённые двери. Прочих
Всех событий не уследишь.
Всех соитий не перепробуешь.
Заколоченное окошко.
Ты мне кажешься синим зверем.
Но черна лишь твоя заколка.
Я в неё никогда не верю.
То ли цветик, а то ли шарик.
То ли просто лицо герберы.
Середина его – сплошная.
Этот вечный кружок гетеры,
Это в танце, забыл названье.
Так в других где-то ходят странах.
Это воздуха изваянье,
Что плотнее уже не станет
Этой мысли. Мои качанья
Порождают стремленье книзу
Этих строк. Я тебе не стану
Кем-то там. Стану просто стулом.
У него изогнётся спинка.
Стану этим окном, чьи скулы
Овощей не желают рынка.
Стану этой стеной, чьи двери
Заболтают тебя хлопками.
Стану ветки сосудом, нервом.
Куст помашет тебе руками.
Стану я одним сочиненьем,
Бодрых строк, что по койкам лягут
Твоих глаз. Стану я сопеньем.
Я во сне расскажу присягу
Той стране, где меня не станет.
Я прилягу под этой тучей.
Подоконник плитой, как бронза.
Одеяла клубятся кучей,
Раздуваются, их уносит.
Я локтём задеваю люстру,
А другим я ядра коснулся,
Сердцевины чертей подземки.
Ты заснула, а я проснулся.
Должен кто-то гнать эту ленту.
Должен лепту сжимать в подмышке.
До загробного континента
Плыть в кубышке.
Мы достигнем пространств заочных.
Но нам оставят
Восьмёрок гири, и эту почту,
Где я картаво
Пишу тебе, не имея мысль, но
И дара речи.
Но я рукою давлю несильно,
Без жара свечи,
На этот маленький локоточек,
Листочка локоть.
И запятая. И много точек.
Ещё немного.
Я буду дольше того, что было.
Того, что будет.
Не в смысле этих любил-любила.
По бреду судят
Поэтов, что убыстряют сроки,
Стирают грани.
И чисто небо, и ты далёко.
И мгла в стакане.
Налью воды я и разводного.
А ты другого.
Нет на земле ничего земного.
На небе: бога.
Ведь там, взаправду, локтём дыряво,
Звездой богато.
И бронзой в окна кипит Москва нам.
И льётся с ската.
Ещё немного побудь собою.
И побежали.
По переулкам, на голубое.
И по скрижали.
Где мы с тобою должны родиться,
Родное поле,
Всё повторится. И наши лица.
И боле, боле.
Я сам не знаю, чего достоин
Ловец дыханья,
Мгновенья пахарь, немого воин.
И до свиданья.
До скорой встречи, сказать могу я,
На континенте.
Вот-вот под эти слова подует.
А море: эти.
Я улечу, как иная птица,
Плывя портретов.
Тебе лишь тихая ночь приснится.
Почти без света.
Ты встанешь, шторы коснёшься влажной
С нашитой гроздью.
И звёзды будут сиять в стакане.
А в небе: гвозди.
Двора сума, как коробка зенок.
И все не зрячи.
Колени у батареи. Пена.
И плачет, плачет.
И листьев мясо отяжелело,
Свисает с веток.
А в небе часть головы, полтела.
И всё: поэта.
Он сочиняет твоей макушке.
Она ответит.
Обычный вечер в одной психушке.
И лето. Лето.
Еще далёко мне до патриарха,
Еще не время, заявляясь в гости,
Пугать подростков выморочным басом:
"Давно ль я на руках тебя носил!"
Но в целом траектория движенья,
Берущего начало у дверей
Роддома имени Грауэрмана,
Сквозь анфиладу прочих помещений,
Которые впотьмах я проходил,
Нашаривая тайный выключатель,
Чтоб светом озарить свое хозяйство,
Становится ясна.
Вот мое детство
Размахивает музыкальной папкой,
В пинг-понг играет отрочество, юность
Витийствует, а молодость моя,
Любимая, как детство, потеряла
Счет легким километрам дивных странствий.
Вот годы, прожитые в четырех
Стенах московского алкоголизма.
Сидели, пили, пели хоровую -
Река, разлука, мать-сыра земля.
Но ты зеваешь: "Мол, у этой песни
Припев какой-то скучный..." - Почему?
Совсем не скучный, он традиционный.
Вдоль вереницы зданий станционных
С дурашливым щенком на поводке
Под зонтиком в пальто демисезонных
Мы вышли наконец к Москва-реке.
Вот здесь и поживем. Совсем пустая
Профессорская дача в шесть окон.
Крапивница, капризно приседая,
Пропархивает наискось балкон.
А завтра из ведра возле колодца
Уже оцепенелая вода
Обрушится к ногам и обернется
Цилиндром изумительного льда.
А послезавтра изгородь, дрова,
Террасу заштрихует дождик частый.
Под старым рукомойником трава
Заляпана зубною пастой.
Нет-нет, да и проглянет синева,
И песня не кончается.
В пpипеве
Мы движемся к суровой переправе.
Смеркается. Сквозит, как на плацу.
Взмывают чайки с оголенной суши.
Живая речь уходит в хрипотцу
Грамзаписи. Щенок развесил уши -
His master’s voice.
Беда не велика.
Поговорим, покурим, выпьем чаю.
Пора ложиться. Мне, наверняка,
Опять приснится хмурая, большая,
Наверное, великая река.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
