"...вьются бесы рой за роем
в беспредельной вышине...!"
“По-тихому заказано угробить,
На шкуры не затратив лишних пуль…”
Попутчики заводят разговоры,
Косятся на бегущие сугробы
И безуспешно отбирают руль.
«Рулить без перерыва невозможно.
С дорогой не валял бы дурака?»
«Да ладно, да чего там, да попозже.»
А колея змеится под снега,
В метельной свистопляске еле мнится...
“Ты не гони, не май и не июль!»
Огонь вдали бесследно провалился...
Нет, никому я не доверю руль…
Бутылки под ногами зазвенели.
Сейчас бы накатить ее родной.
Звенит водяра ласково в метели.
Окликнула опять, но мы не в теме,
Неласковою брянской стороной,
Но беспощадным краем партизанским,
Плетемся, как немецкий паровоз,
Стучим зубами словно фрицы в касках,
И ждем, когда нас пустят под откос…
- Так не доверишь, нет?
- Да не, пожалуй…
- Но ведь устал…
- Да ладно, что уж тут…
- Смотри… еще две сотни километров…
Слышь, Леха?
- Что?
- А может, трохи вмажем?
- Что за вопрос! – шуршанье… тихо пьют….
И громко крякают…
на кресло проливают
Друг друга укоряют – скоро пост…
И вот он в снегопаде возникает
С лопатой тихо вышел на погост.
Не чая встретить никого из смертных,
Отсвечивает бляха ДПС,
Лопатой тычет - намечая место
Где надо встать, а там лишь тьма и лес,
А по краям бездонное болото,
И в белом мраке кружатся снега.
И снова над белеющим капотом,
Я замечаю спину Ямщика,
И слышу бормотанье: «Вдругорядь,
Не сели бы вы, барин, в эти сани…
Совсем переменились господа.
Теперь они повсюду ездют сами...”
И исчезает.
Словно чистым лесом
Задать отсюда б зайцем стрекоча!
Но налетели давешние бесы,
Как триста лет назад, как двести, десять
В ослепших электрических лучах
Пьянчужками ложатся на дорогу
Ныряют под колеса и поют…
Одних раздавишь… но их снова много.
И снова давишь в белую дорогу
И только образуешь колею,
Она одна, куда бы ни поехал,
Не помогает даже дальний свет...
Из-за спины выныривает «бэха»
Как будто колеи за мною нет,
Как будто лишней призрачной морокой,
Ночной порой придумали меня!
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие древние срубы!
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко;
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.
Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,
И трижды приснился мужам соблазнительный образ.
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.
Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
Ноябрь 1920
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.