Ребёнок возле гроба плачет.
Окно, дорога и удача.
И с фонарями континент,
Где государственный поэт
Поёт про вздыбленную вышку
Большого храма. А на книжке
Огромный голубь голубой.
И небо, полное толпой
Лиловых туч, что вот – порвутся,
И искры серые прольются.
И купол вспыхнет, пеннобелый,
Огромной молнией блеснув.
Ребёнок плачет возле тела
Земли, ей соль из слёз вернув.
Поэт, тяжёлый и нездешний,
Внезапно выронив хорей,
Среди племён стоит потешных,
Среди деревьев и царей.
Шиповник каждую весну
пытается припомнить точно
свой прежний вид:
свою окраску, кривизну
изогнутых ветвей - и то, что
их там кривит.
В ограде сада поутру
в чугунных обнаружив прутьях
источник зла,
он суетится на ветру,
он утверждает, что не будь их,
проник бы за.
Он корни запустил в свои
же листья, адово исчадье,
храм на крови.
Не воскрешение, но и
не непорочное зачатье,
не плод любви.
Стремясь предохранить мундир,
вернее - будущую зелень,
бутоны, тень,
он как бы проверяет мир;
но самый мир недостоверен
в столь хмурый день.
Безлиственный, сухой, нагой,
он мечется в ограде, тыча
иглой в металл
копья чугунного - другой
апрель не дал ему добычи
и март не дал.
И все ж умение куста
свой прах преобразить в горнило,
загнать в нутро,
способно разомкнуть уста
любые. Отыскать чернила.
И взять перо.
1970
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
