Сметается по лепесткам утраченное благоденствие:
Сладость искусственного поцелуя, надетого на уста.
Так педантичный англичанин надевает бестелесные перчатки
С тем, чтобы быть ещё одной загадкой
Помноженной на “й” краткую
Того органа, что ставится во главу угла.
Дыханье – тоньше, ответы – рядом.
От М до Ж сплошная эстакада
Из варварски подпиленных берёз –
До тошноты, до слёз.
Уж лучше бы напился вдрызг – сквозь радужную грань
Всего виднее,
Как растворённый цианид в бокале стекленеет,
И как дрожит этиловый Исус.
И до Голгофы босиком тащиться слишком много,
Рубаха белая – последний парус для живца.
Звук скоротечности – печать творца
Сияет где – то. Так подкашивались ноги,
Крошились зубы. Гарантийный срок истёк,
Достать бы на продление талончик.
Штрих – код сменить. Но камерный шутник
Умело интригует: “Наслаждайся!
Пока не дописал свой черновик,
Не стал добротным кормом, не упал, не облажался.
Твори, цени единый миг!”
Убыточное ремесло:
Из букв забористых и слов
Кроить сукно. Но я ценю и наслаждаюсь,
Курю, бухаю, словно циркуль загибаюсь.
Грузи сверх нормы! Я давно уже привык!
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
