Не день, а слякотная мУка. Прости – начало столь печально.
И все исчезли, никнут плечи, дождём спадают, тихо плачу. Какое странное коварство, зачем ты так жестоко шутишь?! Безмолвно, страшно, Ку-клукс-клана колпак белеет. Ночь на взводе. Безликий, в белом, инквизитор мучительно, слова с оттяжкой, читает мне аутодафе. Костёр судьбы моей готовят, сухие ветки быстро вспыхнут, опять сожгут во имя церкви. Какой? А не принципиально…
Стою, упрямо сдвинув пятки. Запястья связаны надёжно, пенька щекотит, онемели синеющие кисти. Толку о них заботиться? Как Жанна, не вижу разницы меж жизнью и призрачной безумной навью, коктейль, как водится гремучий. Товарищ Молотов, завидуй! Взрывоопасна смесь, как надо…
Вот-вот заполыхает пламя. Босыми пятками касаюсь травы и краешка сознанья. Стерни колючий ёжик колет, и держит в этом мире бренном. А как хотелось быть свободной, не ожидать укуса смерти. Она всё ближе, ближе… ну, же!..
С плеча сползает мешковина, мне безразлично это тело. Что плакать? Этот храм не вечен… Уйди, противный инквизитор!..
Стирает мысли ластик-время, бежит пространство из-под ручки индиго-линией, начала нет у неё и нет концовки, хотя конец, положим, будет при нужной степени из корня… а может, просто дна бокала ещё сознанье не постигло…
Нет, не пьяна я, пить – не выход, от жизни разве что хмелею, но эти Время и Пространство, кривые в мыслях у Эвклида, они уж точно вечно в стельку, и траектория движенья странна, сложна и непонятна. – Отстань, безмозглый инквизитор!..
Зачем живу в такое время? Кому понадобилось душу к столбу позорному цепями приковывать? Помилуй, Боже! Зачем, положим, не родиться гетерой греческой, искусно беседой, танцами и пеньем давать мужчинам наслажденье, умом блестящим любоваться? Тогда всё проще было, легче… возможно… я уже не помню, веков немало отлетело, осенним жёлтым листопадом под ноги годы никли, никли. Всего, что было, не упомню…
Иль вот: пещера, пламя, темень. По камню тени – антрацитом. А я танцую танец странный, под бубен кожаный шаманский. Уводит ритм в иные жизни, ломает время и пространство, и мысль уносится отсюда, пронзает ткань прямой стрелою, втыкается в иное нечто, дрожит от страсти оперенье. Эфир стенает и сдаётся. И вижу чётко: люди, кони, и степь, и морды. Слышу битвы визжащий лязг, глухой и гулкий удар о землю – было тело живым, и вмиг с душой рассталось. Из транса смерть, оскалив морду, выбрасывает слишком резко… стою, качаясь, сил – лишь только упасть на шкуры и забыться… янтарь зажав в уставших пальцах…
И снова жизни, жизни, жизни… и смерть в недолгом промежутке… И вновь – людское отчужденье, в глазах неверие и ужас. И одиночество вовеки. И сны разбуженной шаманки, и зов настойчивый Природы. Деревья, запахи, движенье. Вонючий ненавистный город… какое подлое коварство! Проснуться и увидеть спящих. И неприкаянно слоняться меж ними… Время… время… время… Пусти, несносный инквизитор…
Сегодня можно снять декалькомани,
Мизинец окунув в Москву-реку,
С разбойника Кремля. Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни:
Хоть проса им насыпать, хоть овса...
А в недорослях кто? Иван Великий -
Великовозрастная колокольня -
Стоит себе еще болван болваном
Который век. Его бы за границу,
Чтоб доучился... Да куда там! Стыдно!
Река Москва в четырехтрубном дыме
И перед нами весь раскрытый город:
Купальщики-заводы и сады
Замоскворецкие. Не так ли,
Откинув палисандровую крышку
Огромного концертного рояля,
Мы проникаем в звучное нутро?
Белогвардейцы, вы его видали?
Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!
Мне кажется, как всякое другое,
Ты, время, незаконно. Как мальчишка
За взрослыми в морщинистую воду,
Я, кажется, в грядущее вхожу,
И, кажется, его я не увижу...
Уж я не выйду в ногу с молодежью
На разлинованные стадионы,
Разбуженный повесткой мотоцикла,
Я на рассвете не вскочу с постели,
В стеклянные дворцы на курьих ножках
Я даже тенью легкой не войду.
Мне с каждым днем дышать все тяжелее,
А между тем нельзя повременить...
И рождены для наслажденья бегом
Лишь сердце человека и коня,
И Фауста бес - сухой и моложавый -
Вновь старику кидается в ребро
И подбивает взять почасно ялик,
Или махнуть на Воробьевы горы,
Иль на трамвае охлестнуть Москву.
Ей некогда. Она сегодня в няньках,
Все мечется. На сорок тысяч люлек
Она одна - и пряжа на руках.
25 июня - август 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
