Ещё осанка хороша, не избегаю куража,
ещё могу, легко дыша, из западни спасти стрижа.
А птица стриж – особый вид. В полёте ест, в полёте спит
и любит – высший пилотаж! – в двойном полёте, отче наш…
Итак, с молитвою малыш на свет явился, чудный стриж,
но ставший в возрасте слетка самоуверенным слегка.
Он зацепился за карниз, что над родным гнездом навис,
и крикнул: «Стри, пока не стар, пора лететь в Мадагаскар!»
Ну что же, летняя пора прошла, укрылась мошкара
в подвалах городских болот…Закончился сезон охот.
Стрижи готовят перелёт.
Такой уж выдался расклад в природе, что и я бы рад
хоть со стрижами улететь, чтоб от тоски не умереть.
Но я не думал о стрижах, я весь погряз в своих делах.
И вдруг – как в море с миражом и словно по сердцу ножом –
столкнулся взглядом со стрижом.
Моим друзьям не повезло. Они построили гнездо
в двойном стеклянном витраже стены, на верхнем этаже.
И оперившийся Икар взлетел, не глядя, и попал
с размаха в узкий переплёт фасадных окон… Поворот,
такой нечаянный, в судьбе не пожелал бы я себе…
А между тем, я будним днём и сам сидел за тем окном,
ничуть не думая о том,
в каких полётах много раз я счастлив был, ну, а сейчас
с толпой компьютерных таблиц играю блиц…
Так вот, прошел очередной пустопорожний выходной,
и в понедельник наш отдел собрался для служебных дел.
Смотрю в оконное стекло и вижу… чёрное крыло
стрижа между двойных пластин стекла и слоя паутин.
Пичуга вольная – одно, а если вдруг к тебе в окно
влетит?.. Среди плохих примет, давно известно, хуже нет.
Но я приметам – не судья, притом что целая семья
стрижей держалась, как могла, и уж совсем изнемогла
в остекленелости стекла.
Случилось так: отец и мать стрижонка бросились спасать
туда, где бился со стеной, как из страны невыездной,
неосмотрительный герой.
Да как ни бейся, а стена вся наглухо застеклена.
Будь, стриж, ты трижды альпинист, а всё равно сорвёшься вниз.
…Настала ночь, но не луна взошла, а краешек окна,
чуть приоткрытый в кабинет, где выключить забыли свет.
Сквозило мутное окно - но тем и занято оно -
и в чинный канцелярский стиль конторы добавляло пыль
из незаделанных щелей… А что касается стрижей,
такое грустное кино мы все не видели давно…
…Я, чуть дыша, окно открыл, не повредив прекрасных крыл.
И, словно в храме образа, мне в душу глянули глаза.
Видал я раньше – нет, не страх – высокомерие в глазах
у птиц и помню с давних пор, как в бухте меж курильских гор
избитый родичем орлан на льдине погибал от ран,
и как он гордо посмотрел на нашу шлюпку и… взлетел!
А был почти готовый труп… Да что там остров Итуруп!
В своем дому, у гаражей, где стон машин и брань бомжей,
я выезжаю из ворот под оком царственным ворон,
и воробей, живой пока, из лужи смотрит свысока.
Такой у птиц высотомер, не принятый в системе мер…
Но мой рассказ – живой пример из более высоких сфер.
В которых так легка рука, пока ведет меня строка,
пока могу, ещё дыша, из рамы вытащить стрижа…
…И вот последнее тепло к Мадагаскару утекло.
Там чертят небо три стрижа, крылами острыми скользя.
Четвёртым – мне бы, да нельзя…
Сижу, бумагами шурша, за пыльной рамой. Мой черёд
придёт
в какой-то
лётный год…
Я посетил тебя, пленительная сень,
Не в дни веселые живительного Мая,
Когда, зелеными ветвями помавая,
Манишь ты путника в свою густую тень;
Когда ты веешь ароматом
Тобою бережно взлелеянных цветов:
Под очарованный твой кров
Замедлил я моим возвратом.
В осенней наготе стояли дерева
И неприветливо чернели;
Хрустела под ногой замерзлая трава,
И листья мертвые, волнуяся, шумели.
С прохладой резкою дышал
В лицо мне запах увяданья;
Но не весеннего убранства я искал,
А прошлых лет воспоминанья.
Душой задумчивый, медлительно я шел
С годов младенческих знакомыми тропами;
Художник опытный их некогда провел.
Увы, рука его изглажена годами!
Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход
Случайно протоптал. Сошел я в дол заветный,
Дол, первых дум моих лелеятель приветный!
Пруда знакомого искал красивых вод,
Искал прыгучих вод мне памятной каскады:
Там, думал я, к душе моей
Толпою полетят виденья прежних дней...
Вотще! лишенные хранительной преграды,
Далече воды утекли,
Их ложе поросло травою,
Приют хозяйственный в нем улья обрели,
И легкая тропа исчезла предо мною.
Ни в чем знакомого мой взор не обретал!
Но вот, по-прежнему, лесистым косогором,
Дорожка смелая ведет меня... обвал
Вдруг поглотил ее... Я стал
И глубь нежданную измерил грустным взором.
С недоумением искал другой тропы.
Иду я: где беседка тлеет,
И в прахе перед ней лежат ее столпы,
Где остов мостика дряхлеет.
И ты, величественный грот,
Тяжело-каменный, постигнут разрушеньем
И угрожаешь уж паденьем,
Бывало, в летний зной прохлады полный свод!
Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!
Еще прекрасен ты, заглохший Элизей.
И обаянием могучим
Исполнен для души моей.
Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен,
Кто, безымянной неги жаден,
Их своенравный бег тропам сим указал,
Кто, преклоняя слух к таинственному шуму
Сих кленов, сих дубов, в душе своей питал
Ему сочувственную думу.
Давно кругом меня о нем умолкнул слух,
Прияла прах его далекая могила,
Мне память образа его не сохранила,
Но здесь еще живет его доступный дух;
Здесь, друг мечтанья и природы,
Я познаю его вполне:
Он вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды;
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
Где разрушения следов я не примечу,
Где в сладостной сени невянущих дубров,
У нескудеющих ручьев,
Я тень священную мне встречу.
1834
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
