Когда надоест обсуждать с телевизором курсы валют
и как от бандитов спасается американский андроид,
ты выйдешь на улицу в вечер встречать непопутный поезд,
несущий на запад бренчащий вагонный уют.
Замрут в карауле длиннющие шеи солдат-фонарей,
по стрелкам теней повернёшь на дорогу, где нет прохожих,
и только огромная кляча - чугунно-небесная лошадь
зацокает рядом, топорща бугры пузырей.
Железный зверюга прижмётся к перрону дрожащим щенком.
Решайся - раз так получилось, случилось, что нынче не спится,
билет или просто пять сотен в кармашек смурной проводнице
за право уехать, не думая ни о ком.
Проходят минуты, продрогший состав отправляется в путь
к каким-то своим, одному ему ведомым, побережьям,
а ты остаешься стоять на платформе, по сути - в траншее,
наполненной снами - не выплыть и не утонуть.
Темно, одиноко. Но северный ветер сидит на плече,
и нет в этот миг никого, кто теплее, желанней и ближе.
Он лёгок, почти невесом, тяжелее, чем финский булыжник,
и, главное, - он, как и ты, совершенно ничей.
В бетонной коробке тепло на четыре угла и покой,
уютный торшер и кровать, в холодильнике стынет винишко.
Делить на двоих королевство такое было бы слишком,
а лично владеть им возможно, да только на кой.
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
