Антициклон проветрил дали,
принёс суровость с СеверОв.
Морозцев первых люди ждали.
Дождались - только на Покров.
Но снега не было. Усталость
в предзимье брошенных полей -
щемила сердце, и, казалось,
всё ждёт непрошеных вестей...
Убрались в город "городские",
замки повесив, где смогли.
Лишь бабонька Анастасия
с барбоской - время стерегли.
Ещё: курей десяток малый,
коза да кот по-кличке - Сом.
Вот всё живьё, что населяло
один на всю деревню дом.
В ту пору пусто и безмолвно
в лесных забытых деревнях.
Лишь старики свой век неполный -
живут, чтоб здесь оставить прах,
на тех родительских погостах,
оплаканных ещё с войны,
где под берёзы, липы, сосны
схоронены и их сыны...
Когда в ночах пуржит и воет,
они всё маются о том:
кто им-то здесь глаза прикроет
и упокоит под крестом?..
И в Раменье бабуля Настя
осталась зимовать одна.
Её соседушка, к несчастью,
в год летошний - погребена.
Другой сосед: Иваныч, Федя -
уехал к дочери в Торжок.
И доживать бы так - в соседях,
да, вот, гляди ж - не вышел прок...
А потому, Анастасия -
вовсю готовилась к зиме:
картошку в подпол заложила,
туда ж кадушку опустила
капусты, чтоб дошла во тьме
и прочий с огорода овощ,
какой спроворила с трудом.
Спасибо городским за помощь -
Серёга, что купил здесь дом,
муки привёз, да круп, да сахар.
А много ль надо ей одной?
Он, уезжая-то всё ахал,
что не прочистил ход печной...
И присоветовал: осиной
ей печь два раза протопить,
чтоб сажу выжечь. Упросила
опят ведёрко прихватить,
с собою. В городе опят-то
солёненьких - не вдруг сыскать,
а в этом годе много что-то
грибов случилось натаскать.
С дровами то же - пофартило.
Запрошлою ещё зимой,
трёх лесорубов на постой
за тыщу рубликов пустила.
С Молдовы. Славные такие.
Водяры ни граммули в рот
не брали. Красного - наоборот,
с собой бочонок притащили.
Домашнее у них оно.
Но только в выходные пили.
К обеду. Кислое вино.
Но всё ж пила, коль подносили.
Маленько. Это с их трудов -
она не бедствует без дров.
( аж, три КАМАЗа привезли,
поклон им низкий до земли.)
И накололи, и сложили.
И под навес, и в дровеник.
Вернуться через год грозились.
Да, видно, - не срослось у них...
А над деревней, по погоде,
летал некрупный вертолёт.
Из тех, что толстосумов возит
в поместье. И наоборот -
в столичный город, там, где - офис.
Четыре ходки в лётный день.
Пилот, военный в прошлом, профи
на этих рейсах тешил лень.
Он воевал ещё в Афгане,
на всех "вертушках" боевых.
Был сбит однажды, дважды ранен
и дожил, вот. до дней иных.
Теперь на пенсии. В отставке.
Ушел в "воздушное такси".
Летает на машинке справной -
"куда хозяин попросил".
А, чаще,- в город и на дачу.
Маршрут измерен и знаком.
И глазом опытным прихвачен
внизу по-курсу каждый дом.
И в Раменье - давно примечен
домишко под кривой сосной.
Там, по утрам, дымок из печи
всегда курится над трубой.
И пёс с крыльца беззвучно лает,
и тропка к баньке у реки...
Теперь, когда здесь пролетает,
неясный шепоток тоски
его тревожит, призывая:
взять и бросить
летучей жизни суету
и поселиться здесь под осень,
отладить давнюю мечту...
Декабрь выдался морозным.
Притихшие стояли дни.
Днём - солнечно, а ночью - звёздно.
На реках стыли полыньи.
Летали каждый день. погода
давала летунам - "добро"
А свет холодный небосвода -
пьянил, как лёгкое вино.
И где-то под конец недели
с предновогодней суетой,
опять над Раменьем летели,
над той избёнкой под сосной,
где по утрам дымок пастельный
всегда струился над трубой.
Но в это утро - не топили.
И пёс не лаял вверх с крыльца
...ну, пролетели и забыли -
начала нет и нет конца...
Но всё же тень тревоги вялой
закралась. И в другой уж день -
совсем тревожно как-то стало.
Подумалось: "подсесть бы здесь,
проведать,что же там случилось
и печь не топят почему?.."
Но, - ничего не получилось.
Шеф торопил лететь в Москву...
И борт проследовал в столицу,
оставив Раменье в снегах.
И что с того, что летчик злится?
Не волен он в своих правах.
И там под стылой синевою,
где пролетает винтопрах,
не слышно, как барбоска воет
в холодных, запертых сенях...
А сострадательные снеги
всё устилали белизной...
И уходило время в небыль.
Да дятел воевал с сосной.
Нелегкое дело писательский труд –
Живешь, уподобленный волку.
С начала сезона, как Кассий и Брут,
На Цезаря дрочишь двустволку.
Полжизни копить оглушительный газ,
Кишку надрывая полетом,
Чтоб Цезарю метче впаять промеж глаз,
Когда он парит над болотом.
А что тебе Цезарь – великое ль зло,
Что в плане латыни ему повезло?
Таланту вредит многодневный простой,
Ржавеет умолкшая лира.
Любимец манежа писатель Толстой
Булыжники мечет в Шекспира.
Зато и затмился, и пить перестал –
Спокойнее было Толстому
В немеркнущей славе делить пьедестал
С мадам Харриет Бичер-Стоу.
А много ли было в Шекспире вреда?
Занятные ж пьесы писал иногда.
Пускай в хрестоматиях Цезарь давно,
Читал его каждый заочник.
Но Брут утверждает, что Цезарь – говно,
А Брут – компетентный источник.
В карельском скиту на казенных дровах
Ночует Шекспир с пораженьем в правах.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
