Февраль
отчаянно велик.
Пожалуй, самый длинный на деревне.
Я в нем родился,
а теперь воскрес,
и впитываю лужи башмаками.
Кому апрель, а мне февраль напевней
и дудкою своею, и свирелью…
Я уткою токую, и макрелью
ныряю в беловыметенный лес,
и крякаю ночными петухами,
скачу рыжеволосыми тенями –
хотя, возможно, это скачет бес.
Вы знаете, он весь из февраля.
Его чертили черточками черни –
и получались брови и черты
неугомонности
и, ослепив, боля,
сверкающей в ней искорковой глази!
Не помню Черни,
впрочем, как и ты.
Из клавишей страдает Ашкенази,
и снегом занесенная земля
похожа на мороженое в вазе –
ну, то есть тает.
Это не мечты.
Это всё ты в бесовском пересказе.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
