Столик и стул – запах того студенческого кафе;
книга пестрит страницами, кажется – Роберт Блай;
мой карандаш подточенный вновь задремал в строфе –
Блай мне бликует «подземными водами», просит: перелистай;
снег обжил подоконник, а воробей обживает снег:
все это есть у меня, и еще календарный лист
с датой моей, то есть датой, когда стартовал мой бег,
да еще угольки стиха, и музыка – Ференц Лист.
Знаю, я знаю, срок настанет и мой твоего туше…
Только одно: укрепи мои буквы верой, что ни один
слог не сгорит впустую, что хотя бы в одной душе
он повернет хоть на пол-оборота ключик твой, Господин…
Ночь I
"..ты, безбрежных тайн
немой носитель"
Фридрих Новалис
Явствуй, Ночь.
Просыпаюсь в хрустальный ручей –
твой и Памяти, боле ничей, –
в Млечный путь – звездопада монисто.
Родовая печать гедониста
на душе моей призрачной – день.
Руки прочь.
Властвуй, Ночь.
Запечатай глаза
Той, к Которой спешу я с рожденья.
Извивается лунным затменьем
моя ниточка к ней, как гюрза.
Чу, в траве серебрится коса.
Мысли прочь.
Царствуй, ночь.
В Мрак, усталую душу слепящий,
просыпаюсь я – твой, настоящий…
Здравствуй, Ночь…
Ночь ІІ
"Отмерено время света,
но без времени и пространства -
власть ночи"
Фридрих Новалис
Завтра, когда и я превращусь в тебя,
так и не взяв всего, что можно бы взять, любя;
и не отдав всего, что мог бы отдать, любя;
весла верну реке, зыбкий песок часам,
птицу кресту, крестную сень перстам.
Ты обними меня, звезды прижми к устам
и перекинь пуповину к истоку от устья.
Завтра, когда в тебя возвращусь и я…
Самая безопасная вещь
Старца спросили: Скажи напрямик,
кто самый близкий друг?
Смерть, – в ответ произнес старик, –
та, что бродит вокруг…
Море
диптих
1.
Птицею крохотной без следа
растает в твоем просторе
сердце: небо – твоя вода,
вода – твое небо, море?
2.
Море, что я в твоих глазах –
случайная капля, птица?
Может, в соленых твоих образах
следы мои смогут сбыться?..
Петербургская импрессия
Рассыпаясь от боли, одиноко печально
залетейский покой голоса ищут в старой Капелле –
бесконечности шаг невесом.
Поднимаясь на цыпочках в переполненном вечностью зале
Блаженная Ксения,
навсегда невредимым дыханьем
тронув локоны ночи полярной,
немигающий взгляд опустила в «Реквием»
Моцарта,
руки молитвою стали:
«Kyrie eleison! Kyrie eleison!»
Умирает восход, разливая вокруг благовест,
и смиренно Нева омывает
Петропавловский крест…
Вечер в Берлине
Холод перил. Над водой. Рекой.
Воспоминания бреет
мост. На мосту. Пустота. Покой.
Смиренные. Словно Шпрее.
В мраке. Из мрака. Мраморные. Высятся обелиски. –
Нет. Не то. Не они. Не те. Траурные василиски. –
Зданий. Высятся. Жизнь в пустоте.
Там. За мостом. В Берлине…
под липами Унтер ден Линден.
Там. Чудаки Гильденстерн, Розенкранц.
Верят любви. Печали…
Звездный корабль с Александерплац
вот-вот без меня отчалит.
К звездам.
Мост. Пустота. Покой.
Холод устал. Не греет.
Медленно верно время вгоняет в землю
небо. Время вгоняет в небо медленно верно
эхо, которое минус безвременью внемля,
время меняет на ветер, на зыбкие земли
и на гнездовья из скрюченных раненых нервов,
в брючинах сучьев, которых рождаются птицы
и обживают беззвучно сыпучие рифы
и осыпают рассветные слабые ситцы
крошечным временем, будет которому длиться,
длиться и длиться. Как в гору взбираться Сизифу…
А здесь жил Мельц. Душа, как говорят...
Все было с ним до армии в порядке.
Но, сняв противоатомный наряд,
он обнаружил, что потеют пятки.
Он тут же перевел себя в разряд
больных, неприкасаемых. И взгляд
его померк. Он вписывал в тетрадки
свои за препаратом препарат.
Тетрадки громоздились.
В темноте
он бешено метался по аптекам.
Лекарства находились, но не те.
Он льстил и переплачивал по чекам,
глотал и тут же слушал в животе.
Отчаивался. В этой суете
он был, казалось, прежним человеком.
И наконец он подошел к черте
последней, как мне думалось.
Но тут
плюгавая соседка по квартире,
по виду настоящий лилипут,
взяла его за главный атрибут,
еще реальный в сумеречном мире.
Он всунул свою голову в хомут,
и вот, не зная в собственном сортире
спокойствия, он подал в институт.
Нет, он не ожил. Кто-то за него
науку грыз. И не преобразился.
Он просто погрузился в естество
и выволок того, кто мне грозился
заняться плазмой, с криком «каково!?»
Но вскоре, в довершение всего,
он крепко и надолго заразился.
И кончилось минутное родство
с мальчишкой. Может, к лучшему.
Он вновь
болтается по клиникам без толка.
Когда сестра выкачивает кровь
из вены, он приходит ненадолго
в себя – того, что с пятками. И бровь
он морщит, словно колется иголка,
способный только вымолвить, что "волка
питают ноги", услыхав: «Любовь».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
