Кафе московское в ноябрьских шелках.
«Добро пожаловать», - дежурные оскалы.
Мы церемоним: «Где ты сядешь?», «Ох!» да «Ах!».
Ледовое побоище в глазах.
В словах
Вода, летящая на скалы.
Ты – с краю. На краю.
А, впрочем,
«Мне латте!».
И сахар сыпется и в кофе, и на блюдце.
И ты глядишь таким измученным котэ.
Что впору вешаться. Театр-варьете.
Мы встретились.
Не надо революций.
Взлелеянная речь умрёт во мне.
Всё – в рукава, в карманы, в сердце, в ножны.
И звон разбившихся тарелок в стороне -
Сто первый символ.
Мы теперь в другой стране,
И в обществе должны быть осторожны.
Мы встретились.
Но, видишь, твой перрон.
Мелькнёшь в дверях и снова - в мир контрастов.
В крови ещё играет вальс-бостон.
Поверишь ли: мой голубой вагон
Перелетел шоссе Энтузиастов!
А кожа помнит, и глаза глядят в себя,
Уже не ведая ни грёз, ни слёз столицы.
Да, девочка с косичкой – это я -
В твой мир машин, поэзии, огня,
Табачных нот и молотой корицы.
Но как бы ни было волшебно и свежо
Предание - поверь без словопрений,
Что свет – в открытости, ноябрь - за рубежом
Речных ночей.
Беги, ползи ужом
От скрытых чувств, от тайных отношений.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
