Говорят, что сошлись как-то в тихом земном уголке
Наши качества, наши родные и вечные чувства
СУМАСШЕСТВИЕ, СКУКУ поймав на четвертом зевке,
Предложило: Давайте-ка в прятки играть! Будет чудно!
Улыбнулась ИНТРИГА и бровью слегка повела –
Прятки? Что это? Но СУМАСШЕСТВИЕ ей объяснило -
Я считаю до ста, ты летишь от меня, как стрела,
И скрываешься. Я нахожу – водишь ты! Правда, мило?
ЭЙФОРИЯ и РАДОСТЬ кружились да прыгали так,
Что СОМНЕНЬЕ, немного помедлив, играть согласилось
Вот с АПАТИЕЙ, первой, друзья угодили впросак.
Не хочу – прозвучало в ответ. Как всегда, в ее стиле.
ПРАВДА прятаться быстро и ловко, как ЛОЖЬ, не могла,
Впрочем, эту игру она с детства не очень любила,
ГОРДОСТЬ всем заявила, что есть поважнее дела,
ТРУСОСТЬ молвила – вдруг проиграю, вдруг стану «водилой»
Раз, два, три... –СУМАСШЕСТВИЕ счет начинает до ста,
Первой спряталась ЛЕНЬ за ближайшим кустом у дороги,
ВЕРА в небо взлетела, а ЗАВИСТЬ мелка и проста,
Ей и тени ТРИУМФА хватило, торчали лишь ноги.
Трудно было найти БЛАГОРОДСТВУ местечко свое,
Ведь укрытья друзей занимать – это, минимум, странно
КРАСОТЕ надо быть у реки, где пастушка поет,
А расщелина дуба – отличное место для СТРАХА
СЛАДОСТРАСТЬЮ легко уступило крыло мотылька,
Дуновение ветра оно подарило СВОБОДЕ.
Но игра есть игра, БЛАГОРОДСТВУ прикрыться слегка
Лучик Солнца помог, вместе было уютно им вроде.
ЭГОИЗМ постарался найти самый сладкий приют,
СТРАСТЬ с ЖЕЛАНЬЕМ решили - на жерле вулкана приятно.
А ЗАБЫВЧИВОСТЬ думала – если меня не найдут,
Разыщу ли дорогу? Α впрочем, зачем мне обратно?
Раздалось – Девяносто! ЛЮБОВЬ растерялась чуть-чуть -
Мне пора бы решиться. Я долго опять выбираю.
Ароматный, усыпанный белыми розами, куст
Показался ей местом удачным, а может, и райским.
СУМАСШЕСТВИЕ крикнуло – сто! – во все горло и грудь.
ЛЕНЬ нашлась без труда, а потом голос ВЕРЫ раздался
Она спорила с Богом о чем-то, забыв про игру,
И дрожащий вулкан выдал логово СТРАСТИ с ЖЕЛАНЬЕМ.
СУМАСШЕСТВИЕ, ЗАВИСТЬ найдя, поняло, где ТРИУМФ
ЭГОИЗМ не искало оно, из сладчайшего дома
Пчелы выгнали гостя незваного. Сердце, не ум
Привело к КРАСОТЕ, жаль пришлось расставаться с знакомой.
А СОМНЕНЬЕ решало, с какой стороны валуна
Лучше спрятаться, вплоть до момента, как поймано было
Все нашлись – и ТРЕВОГА, и РАДОСТЬ, и даже ТАЛАНТ.
Но ЛЮБОВЬ отыскать СУМАСШЕСТВИЕ было не в силах.
Обойдя все ручьи и деревья, на розовый куст
Натолкнулось неловко оно и услышало возглас
Ослепило шипами ЛЮБОВЬ, и заплакала ГРУСТЬ,
А СОМНЕНЬЕ сказало – пройдет, неужели серьезно?
СУМАСШЕСТВИЕ выло от горя - навечно с тобой
Я останусь. Попробуй простить виноватого друга.
И с тех пор по Земле ослепленная ходит ЛЮБОВЬ.
Поводырь ей сжимает в минуту опасности руку
Альберт Фролов, любитель тишины.
Мать штемпелем стучала по конвертам
на почте. Что касается отца,
он пал за независимость чухны,
успев продлить фамилию Альбертом,
но не видав Альбертова лица.
Сын гений свой воспитывал в тиши.
Я помню эту шишку на макушке:
он сполз на зоологии под стол,
не выяснив отсутствия души
в совместно распатроненной лягушке.
Что позже обеспечило простор
полету его мыслей, каковым
он предавался вплоть до института,
где он вступил с архангелом в борьбу.
И вот, как согрешивший херувим,
он пал на землю с облака. И тут-то
он обнаружил под рукой трубу.
Звук – форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.
Солируя, он скашивал зрачки
на раструб, где мерцали, зажжены
софитами, – пока аплодисменты
их там не задували – светлячки.
Но то бывало вечером, а днем -
днем звезд не видно. Даже из колодца.
Жена ушла, не выстирав носки.
Старуха-мать заботилась о нем.
Он начал пить, впоследствии – колоться
черт знает чем. Наверное, с тоски,
с отчаянья – но дьявол разберет.
Я в этом, к сожалению, не сведущ.
Есть и другая, кажется, шкала:
когда играешь, видишь наперед
на восемь тактов – ампулы ж, как светочь
шестнадцать озаряли... Зеркала
дворцов культуры, где его состав
играл, вбирали хмуро и учтиво
черты, экземой траченые. Но
потом, перевоспитывать устав
его за разложенье колектива,
уволили. И, выдавив: «говно!»
он, словно затухающее «ля»,
не сделав из дальнейшего маршрута
досужих достояния очес,
как строчка, что влезает на поля,
вернее – доводя до абсолюта
идею увольнения, исчез.
___
Второго января, в глухую ночь,
мой теплоход отшвартовался в Сочи.
Хотелось пить. Я двинул наугад
по переулкам, уходившим прочь
от порта к центру, и в разгаре ночи
набрел на ресторацию «Каскад».
Шел Новый Год. Поддельная хвоя
свисала с пальм. Вдоль столиков кружился
грузинский сброд, поющий «Тбилисо».
Везде есть жизнь, и тут была своя.
Услышав соло, я насторожился
и поднял над бутылками лицо.
«Каскад» был полон. Чудом отыскав
проход к эстраде, в хаосе из лязга
и запахов я сгорбленной спине
сказал: «Альберт» и тронул за рукав;
и страшная, чудовищная маска
оборотилась медленно ко мне.
Сплошные струпья. Высохшие и
набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,
нетронутые струпьями, и взгляд
принадлежали школьнику, в мои,
как я в его, косившему тетради
уже двенадцать лет тому назад.
«Как ты здесь оказался в несезон?»
Сухая кожа, сморщенная в виде
коры. Зрачки – как белки из дупла.
«А сам ты как?» "Я, видишь ли, Язон.
Язон, застярвший на зиму в Колхиде.
Моя экзема требует тепла..."
Потом мы вышли. Редкие огни,
небес предотвращавшие с бульваром
слияние. Квартальный – осетин.
И даже здесь держащийся в тени
мой провожатый, человек с футляром.
«Ты здесь один?» «Да, думаю, один».
Язон? Навряд ли. Иов, небеса
ни в чем не упрекающий, а просто
сливающийся с ночью на живот
и смерть... Береговая полоса,
и острый запах водорослей с Оста,
незримой пальмы шорохи – и вот
все вдруг качнулось. И тогда во тьме
на миг блеснуло что-то на причале.
И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
вдогонку удалявшейся корме.
И я услышал, полную печали,
«Высокую-высокую луну».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
