я кобаяси в сумрачном лесу, как я вошёл сюда
сквозь всхлипы призраков я слышу поезда
сквозь их тоскливый, демонический вой
я слышу твой голос, до неузнавания твой
ты стоишь на перроне, припорошенная листвой
я знаю, что на тебе синие стринги, бежевый лифчик, чулки
вязаная кофта, босоножки, я знаю, что пальцы твои тонки
как веточки самшита, знаю, что они дрожат
потому что мои дрожат, потому что стёкла вокзальные дребезжат
весь мир урчит, как живот пианиста из мюзик-холла
трещит, похрипывает, искрится, как барахлящая магнитола
шипит, как аспирин-упса, как открытая кока-кола
ты не говоришь, как его зовут, кто он вообще такой
ты уходишь, не обернувшись, не помахав рукой
тонешь в толпе, продираешься через лес
сгрудившихся у дверей пассажиров, и всё в мире теряет вес
теряет звук, цвет, запах, объём, сужается, гаснет, как кинескоп
весь мир превращается в лес, лес превращается в гроб
в ослепляющей темноте, я вижу, поезд уносит тебя навсегда
что я делаю здесь, что я делаю здесь, как я попал сюда
в оглушающей тишине, я слышу, падают сосновые шишки
сердце стучит по рёбрам, словно комья земли по дубовой крышке
во мгле мерцает красный огонёк радиовышки
кассир, желтокожий, словно лимонная цедра
смотрит на меня из окошка торгового центра
смотрит будто бы сквозь меня, будто бы нет меня
будто бы я не стою на этой тропинке, на исходе этого дня
он смотрит на сплошную стену деревьев, откуда доносится жуткий вой
и, чтобы согнать наваждение, трясет головой
отворачивается, вертит в руках замороженный антрекот
сканер считывает штрих-код
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
