- Да, слава- не рабыня, не жена. Сегодня любит… Завтра же- вольна… Как ветер, переменчива. Но, право,- что из того? Есть памяти цена!..
часть 2
… Простуда, нервы, слезы и тоска, потом Италия, Ла Скала… боль в висках… Устав о нездоровье размышлять, она решилась бросить танцевать.
И даже, временно с афиш и сцен пропав,- как леди Кембелл,- знатной дамой став,- явила мужу свой нелегкий нрав…
- А Тирадритто? Кем он был в те дни?
- Лакеем старшим. В Англии они собрали труппу. Леди не смогла прожить без сцены. Все ещё мила, под маскою решилась выступать,- с цыганами фламенко танцевать. Нет, каково?! - Лорд Кембелл точно спятил,- жену не видя более в кровати, устроил ей неслыханный скандал.
Но мысли Мариетты занимал таинственный дуэнде- дух искусства. Её влекла та исступленность чувства,- на грани мистики… Как обнаженный нерв, к истокам этой силы припадая, себя стихии темной отдавая, ( но все же, одержав над нею верх !), не потерявшись в омуте безумья, волшебница, сильфида и колдунья,- она имела бешеный успех!..
…Её влекла таинственная мощь, известная всем магам от искусства,- что возникая снизу, от подошв- вползает в кровь и обостряет чувства,- змея, что даже музу гонит прочь,- покровом черным- царственная ночь- накрыла Терпсихоры страстной дочь.
Испанских юбок скрыли кружева жену беспечную влиятельного лорда. Как водится,- крылатая молва, её приговорила очень твердо к изгнанию,- презрев её права сиять открыто в ложах и дворцах, влиятельных приемных и домах… Она лишь фыркнула. ( Особенная гордость- за совесть и талант, а не за страх, царить волшебницей на сцене и в умах! )
- Догадываюсь, что английский лорд едва ли мужем был ей с этих пор…
- Ей брак в ту пору хуже стал веревки,- не вынеся подобной обстановки, она опять сбежала, очень ловко. Сюда, во Францию. Богиня и плутовка, кружилась в темпе южных тарантелл. С губами цвета спелого граната, прелестна, даже в возрасте заката, с лицом, белее чем гримерский мел, была ещё успешней, чем когда-то.
Она стяжала роскошь,- черт возьми- привязанность барона де Шальми, (который разорился безвозвратно,- все состояние спустив за особняк, кареты, ложи, негритоса- служку…) Но он свою неверную подружку, приревновал. (Без этого никак не обошлось.) Барон теперь был беден, ворчлив, занудлив, тучен, странно- бледен… И вот досада,- вскоре он письмом простился … Впрочем, ей оставил дом. Писал, что болен, стар… ( Пустой предлог! Ну , чем ещё он оправдаться мог ?! )
Она скучала. Без прямого дела- театра,- от расстройства погрузнела… Три года пронеслось без перемен… Когда и особняк давно в залоге, припомнилось, что « волка кормят ноги»… ( Она согласие дала Порт- Сен- Мартен, пусть не на первых, на вторых ролях ). Теперь она почти узнала страх остаться невостребованной, старой… Её не звали. Как всегда, в умах царили юные Цирцеи. И не даром в привычном карнавале новых дней Амур беспечный позабыл о ней…
- Едва за сорок и почти забыта! Однако, с ней был, верно,- Тирадритто? Я думаю, что годы для друзей прошли не столь стремительно и тускло,- они, владея силою искусства, могли бы многим рассказать о ней?..
- Известно! Так они старели оба, но вместе шли от младости до гроба… Без денег. Лишь она и Тирадритто,- две знаменитости, изрядно подзабытых. ВзялИсь устроить танцев вечера, припомнив все, что минуло вчера. Устои жизни в городе не святы,- так, иногда в углу играли в карты- то в покер, то в кинга, то в баккара. Но проигравший пригрозил судом, их танцы обозвав « Игорный дом». И вот однажды, за игрою взяты, танцоры не успели бросить карты,- полиция нагрянула с утра.
В участке было холодно. Арест случился в феврале. И в арестантской конечно, не нашлось приличных мест. В трико балетном, в юбочке испанской, она дрожала сутки под замком. И, наконец, отпущенная в дом, слегла с простудой. ( Здесь уж не до танцев,- едва избегнув и суда и санкций,- перебивалась как-то. Но с трудом ).
Все этот кашель… Месяц до весны, противный дождь,- подобие тумана- висел неделями. А ветер непрестанно скулил за окнами… Мучительные сны о прошлом, об Италии прекрасной, о теплых днях у моря, небе ясном- воспоминанья детства и страны…
Однажды в ночь, Гульельмо дохромал к аптеке, где просил каких-то капель. Вернулся с ромом. После с горя зАпил. А Мариетту кашель донимал,- возможно, астма. Видно, в эту ночь ей Тирадритто не сумел помочь,- она скончалась здесь же, от удушья…
- Возможно, для неё был выход лучший бежать из этой жизни нищей- прочь?..
- Но денег не было платить за катафалк. Гульельмо заложил в ломбард подделку- подложные сапфиры. За безделку он тут же в заключение попал… Отпущен по болезни, на свободу, он жил в ночлежке, где-то больше года, был болен стар и сильно тосковал. Он часто это место посещал. Я здесь же, из беседы с ним, узнал историю его и Мариетты. Они должно быть рядом, в "лучшем свете"- все в прошлом и закончен жизни бал…
Но я о них новеллу написал,- теперь я Вам хочу признаться в этом…
- История занятна, хоть грустна.
- Весьма обыденна концовкою она… Вы думали синьор, как часто слава в искусстве и капризна и лукава?..
- Да, слава- не рабыня, не жена. Сегодня любит… Завтра же- вольна… Как ветер, переменчива. Но, право,- что из того? Есть памяти цена!.. Смотрите сами, сколько здесь цветов!
- О да. Я так же, каждый день готов нести цветы к надгробию такому.
- Так, словно были Вы с ней много лет знакомы, Вы эти воскресили времена!..
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин.
"А почем та радиола?"
"Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье".
"Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое
волки воют "E-мое".
"Жизнь - она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано.
В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь,
Встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево".
"У попа была собака".
"Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским частоколом.
Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф
Превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету".
"Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами".
"Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь "пли!" - ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком".
"Все равно поставлю раком".
"Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик.
Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит.
Дятел ворону стучит.
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?"
"Я тебе не все сказала".
"Раз чучмек, то верит в Будду".
"Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
Придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом".
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню - вот те на:
на подушке - ордена.
"Где яйцо, там - сковородка".
"Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю".
"Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я - главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза".
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...
"Мне - бифштекс по-режиссерски".
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".
Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю",
отвечает: "мать твою!"".
"Влез рукой в шахну, знакомясь".
"Подмахну - и в Сочи". "Помесь
лейкоцита с антрацитом
называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
кто - с написанным вручную содержательным доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
"Я с ним рядом срать не сяду".
"А моя, как та мадонна,
не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
"Это - сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться".
"Я не блядь, а крановщица".
"Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!"
"Кто кричит: "Держите вора!"?"
"Рисовала член в тетради".
"Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
ощущенье, будто вычтен Лобачевским из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Это - кошка, это - мышка.
Это - лагерь, это - вышка.
Это - время тихой сапой
убивает маму с папой".
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
