Ты уходишь, вещи не разобрав, позабыв на полке свою тоску.
Что ты, мальчик, мои глаза разглядят, пожалуй, лишь пустоту.
Мои руки, если коснутся льда, никогда уже не почуют жар
И так было, будет теперь всегда, это быстро, словно лесной пожар.
А за окнами снова вьется синь, там, куда ты собрался - сгустилась ночь
У кого-то есть долгожданный сын, я ж тебе, мой мальчик, - чужая дочь.
Мой отец - беспечный лихой гонец, не плененный проклятым серебром,
На руке его - золотых колец яркий свет рожденный святым огнем.
Мой отец - степной безымянный вой, его песня - мой первобытный клич.
Я привыкла быть лишь его одной и в руках моих есть холщёвый бич,
А в душе моей сто чертей кипят, а на сердце - ангелы режут лук.
И они, мой мальчик, совсем не спят и они тебе безпристанно лгут.
Я была безумно дурна собой: белокурый волос и тонкий стан.
Но когда столкнулась в пути с тобой я швырнула прочь этот балаган...
Прогнала отца, затушила крик и ушла из дома в постылый быт...
Милый мальчик, зачем ты исправил сдвиг на помпезность, фальшь, прочий колорит?
Ты решил сломать или разобрать меня, словно паззл прибрежных трав?
Разобрал, мой мальчик. Собрать не смог. И уходишь...Что ж, ты, наверно, прав.
Прав в убранстве дней и в дороге лет и конечно в том, что судьба - змея.
Уходя, запутай свой четкий след, мне по следу легче найти тебя.
...Дочь степей вернется опять к отцу, руки инеем чуть посеребря,
Прикоснется молча к его кольцу и уснет. Пожалуй, до октября.
Ну а ты иди, ускоряя шаг. Будешь слышать вой - так то это -сыч.
Мальчик мой, ты самый надёжный враг. Я тебе дарую холщёвый бич.
Среди фанерных переборок
И дачных скрипов чердака
Я сам себе далек и дорог,
Как музыка издалека.
Давно, сырым и нежным летом,
Когда звенел велосипед,
Жил мальчик - я по всем приметам,
А, впрочем, может быть, и нет.
- Курить нельзя и некрасиво...
Все выше старая крапива
Несет зловещие листы.
Марина, если б знала ты,
Как горестно и терпеливо
Душа искала двойника!
Как музыка издалека,
Лишь сроки осени подходят,
И по участкам жгут листву,
Во мне звенит и колобродит
Второе детство наяву.
Чай, лампа, затеррасный сумрак,
Сверчок за тонкою стеной
Хранили бережный рисунок
Меня, не познанного мной.
С утра, опешивший спросонок,
Покрыв рубашкой худобу,
Под сосны выходил ребенок
И продолжал свою судьбу.
На ветке воробей чирикал -
Господь его благослови!
И было до конца каникул
Сто лет свободы и любви!
1973
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
