"для чего эта улица, Лина, и смерть посреди нее..."
С. Шестаков
Рыбы бывают холодными, скользкими, золотыми… сельдью, сомами.
Люди, бывает, просто дружат и дружат просто домами.
Они мерзнут, им жарко, комфортно в какой-то температуре.
Ну а снег, он выпадает и выпадает, – забивает пустоты в аппликатуре.
Каждый город, Горацио, виден своей рекой,
как монарх королевством, девица косой, клюкой
Баба-яга. И когда примеряешь город,
то сначала примерь ее, чтоб понять на кой
тебе нужен этот бегущий к воде филей
из переулков, аллей, скорбь имущее дефиле
по горбам мостовых, к мостам половинок жизни
и всего остального начавшего стыть желе.
Каждый город, Горацио, виден с реки, как вошь
на побритом лобке, как на девичьих "сопках" брошь,
как belle moon, что теперь висит на дубовой ветке,
пока я говорю, а ты прячешь тридцатый грош.
Каждый город, дружище, достоин своей реки,
как жених невесты, наличности кошельки.
Я признаюсь, пожалуй, достоин тебя, как друга,
на какую судьбину меня ты ни обреки.
Небо сегодня острое с проседью, немного соленое, ледяное.
Серого снега оспины на башмаках и пальтишко сырое.
Солнце поднимется выше, и ты в кленах увидишь прозрачные серьги.
В спину отчетливо дышит мне эта зима в Витенберге…
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
