Стало быть (ибо всегда найдется, кто пожелает,
Вар, тебя восхвалять и петь о войнах прискорбных),
Сельский стану напев сочинять на тонкой тростинке.
Вергилий, Эклога VI (пер. С. Шервинского)
Осень входит внезапно, ещё весною:
всё вокруг оживает, но над головою
облака потянулись, – небесные метрономы, –
сеют в небо время. И мы знакомы,
будто в комной тёмнате куры в ощип,
то есть, как в тёмной комнате – миг… на ощупь –
всё внове: недоверья, улыбки, взгляды,
всем твоим теоремам сетчатка рада,
а уже так скоро стремятся опасть ресницы…
или просто их ветер в зрачок заставляет биться,
что наводит на мысли о листьях прелых;
облака текут, небо – вроде плевры –
охраняет дыхание взгляда, плоскость,
по которой он может добраться в полость,
в коей те метрономы уже умолкли.
Тишина. Осень прячет в стогах иголки:
собирает с полей корректуры, гранки,
ставит книги в полки, портреты в рамки.
В общем, в цвет когда-то весенне-синий
добавляет серого, сделав зимним
(и всего-то, ведь мы здесь с тобою были),
прикрепляет крючок журавлиных крыльев,
красит время, пространство, ограду дома
в цвет, где мы уже навсегда знакомы…
В цвет, где мы уже навсегда и вскоре.
Мир по образу и подобью скроен:
взгляд уходит туда, не найдя преграды,
где пространство пропитывается ядом
бесконечности, то есть в любую точку
в многоточии том, что терзают строчку,
в пятистопной цезуре сдвигая ямбы
в бабьи вёсны, в осеннюю вязь Альгамбры –
лабиринта времён, что листает память,
выбирая, откуда больнее падать,
опадать, как Иисусы с крестов на Пасху
в миг, когда уже будет на всё «не наспех»,
в тень подобных образов раз за разом,
получать частями, что ждали сразу,
образуя подобие круговерти,
что, едва рождаясь, уводит к смерти,
а затем, как небо в вершинах сосен
умирает в весну, чтоб родиться в осень…
///
умирает в весну, чтоб родиться в осень…
а затем, как небо в вершинах сосен
что, едва рождаясь, уводит к смерти,
образует подобие круговерти,
разбивает на части, что брали сразу –
тень подобных образов, раз за разом;
в миг, когда уже будет на всё «не наспех»
опадает в людей на крестах на Пасху,
выбирает, откуда больнее падать
в лабиринты времен, что листает память,
в бабьи вёсны, в осеннюю вязь Альгамбры,
в пятистопной цезуре сдвигая ямбы
в многоточии том, что терзают строчку
бесконечности, то есть в любую точку,
где пространство пропитывается ядом
взгляда, жаждущего преграды.
Мир по образу и подобью скроен
За Москва-рекой в полуподвале
Жил высокого роста блондин.
Мы б его помянули едва ли,
Кабы только не случай один.
Он вставал удивительно поздно.
Кое-как расставался со сном.
Батарея хрипела гриппозно.
Белый день грохотал за окном.
Выпив чашку холодного чаю,
Съев арахиса полную горсть,
Он повязывал шарф, напевая,
Брал с крюка стариковскую трость.
Был он молод. С лохматой собакой
Выходил в переулки Москвы.
Каждый вправе героя гулякой
Окрестить. Так и было, увы.
Раз, когда он осеннею ночью
Интересную книгу читал,
Некто белый, незримый воочью,
Знак смятенья над ним начертал.
С той поры временами гуляка
Различал под бесплотным перстом
По веленью незримого знака
Два-три звука в порядке простом.
Две-три ноты, но сколько свободы!
Как кружилась его голова!
А погода сменяла погоду,
Снег ложился, вставала трава.
Белый день грохотал неустанно,
Заставая его в неглиже.
Наш герой различал фортепьяно
На высоком одном этаже.
И бедняга в догадках терялся:
Кто проклятье его разгадал?
А мотив между тем повторялся,
Кто-то сверху ночами играл.
Он дознался. Под кровлей покатой
Жили врозь от людей вдалеке
Злой старик с шевелюрой косматой,
Рядом - девушка в сером платке.
Он внушил себе (разве представишь?
И откуда надежды взялись?),
Что напевы медлительных клавиш
Под руками ее родились.
В день веселой женитьбы героя
От души веселился народ.
Ели первое, ели второе,
А на третье сварили компот.
Славный праздник слегка омрачался,
Хотя "Горько" летело окрест, -
Злой старик в одночасье скончался,
И гудел похоронный оркестр.
Геликоны, литавры, тромбоны.
Спал герой, захмелев за столом.
Вновь литавры, опять геликоны -
Две-три ноты в порядке простом.
Вот он спит. По январскому полю
На громадном летит скакуне.
Видит маленький город, дотоле
Он такого не видел во сне.
Видит ратушу, круг циферблата,
Трех овчарок в глубоком снегу.
И к нему подбегают ребята
Взапуски, хохоча на бегу.
Сзади псы, утопая в кюветах,
Притащили дары для него:
Три письма в разноцветных конвертах -
Вот вам слезы с лица моего!
А под небом заснеженных кровель,
Привнося глубину в эту высь,
С циферблатом на ратуше вровень
Две-три птицы цепочкой.
Проснись!
Он проснулся. Открытая книга.
Ночь осенняя. Сырость с небес.
В полутемной каморке - ни сдвига.
Слышно только от мига до мига:
Ре-ре-соль-ре-соль-ре-до-диез.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
