Стало быть (ибо всегда найдется, кто пожелает,
Вар, тебя восхвалять и петь о войнах прискорбных),
Сельский стану напев сочинять на тонкой тростинке.
Вергилий, Эклога VI (пер. С. Шервинского)
Осень входит внезапно, ещё весною:
всё вокруг оживает, но над головою
облака потянулись, – небесные метрономы, –
сеют в небо время. И мы знакомы,
будто в комной тёмнате куры в ощип,
то есть, как в тёмной комнате – миг… на ощупь –
всё внове: недоверья, улыбки, взгляды,
всем твоим теоремам сетчатка рада,
а уже так скоро стремятся опасть ресницы…
или просто их ветер в зрачок заставляет биться,
что наводит на мысли о листьях прелых;
облака текут, небо – вроде плевры –
охраняет дыхание взгляда, плоскость,
по которой он может добраться в полость,
в коей те метрономы уже умолкли.
Тишина. Осень прячет в стогах иголки:
собирает с полей корректуры, гранки,
ставит книги в полки, портреты в рамки.
В общем, в цвет когда-то весенне-синий
добавляет серого, сделав зимним
(и всего-то, ведь мы здесь с тобою были),
прикрепляет крючок журавлиных крыльев,
красит время, пространство, ограду дома
в цвет, где мы уже навсегда знакомы…
В цвет, где мы уже навсегда и вскоре.
Мир по образу и подобью скроен:
взгляд уходит туда, не найдя преграды,
где пространство пропитывается ядом
бесконечности, то есть в любую точку
в многоточии том, что терзают строчку,
в пятистопной цезуре сдвигая ямбы
в бабьи вёсны, в осеннюю вязь Альгамбры –
лабиринта времён, что листает память,
выбирая, откуда больнее падать,
опадать, как Иисусы с крестов на Пасху
в миг, когда уже будет на всё «не наспех»,
в тень подобных образов раз за разом,
получать частями, что ждали сразу,
образуя подобие круговерти,
что, едва рождаясь, уводит к смерти,
а затем, как небо в вершинах сосен
умирает в весну, чтоб родиться в осень…
///
умирает в весну, чтоб родиться в осень…
а затем, как небо в вершинах сосен
что, едва рождаясь, уводит к смерти,
образует подобие круговерти,
разбивает на части, что брали сразу –
тень подобных образов, раз за разом;
в миг, когда уже будет на всё «не наспех»
опадает в людей на крестах на Пасху,
выбирает, откуда больнее падать
в лабиринты времен, что листает память,
в бабьи вёсны, в осеннюю вязь Альгамбры,
в пятистопной цезуре сдвигая ямбы
в многоточии том, что терзают строчку
бесконечности, то есть в любую точку,
где пространство пропитывается ядом
взгляда, жаждущего преграды.
Мир по образу и подобью скроен
Колокольный звон над Римом
кажется почти что зримым,-
он плывет, пушист и густ,
он растет, как пышный куст.
Колокольный звон над Римом
смешан с копотью и дымом
и с латинской синевой,-
он клубится, как живой.
Как река, сорвав запруду,
проникает он повсюду,
заливает, глушит, топит
судьбы, участи и опыт,
волю, действия и думы,
человеческие шумы
и захлестывает Рим
медным паводком своим.
Колокольный звон над Римом
кажется неутомимым,-
все неистовей прилив
волн, идущих на прорыв.
Но внезапно миг настанет.
Он иссякнет, он устанет,
остановится, остынет,
как вода, куда-то схлынет,
и откатится куда-то
гул последнего раската,-
в землю или в небеса?
И возникнут из потопа
Рим, Италия, Европа,
малые пространства суши -
человеческие души,
их движения, их трепет,
женский плач и детский лепет,
рев машин и шаг на месте,
шум воды и скрежет жести,
птичья ярмарка предместий,
милой жизни голоса.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
