дети и взрослые
все любят маяковского
хотя не знают каковского
-1-
Когда маяковского обнаружили,
у него в руках было 6 шкатулок.
Тень на стену сошла со стула,
словно что-то её спугнуло.
Следователь записал: "шкатулки -
в каждой руке по одной,
комната, стул, окно..." -
и, конечно, "труп,
у которого меньше зубов, чем рук".
-2-
Напротив возможной причины смерти
поставлен прочерк.
Возможно, впрочем,
была невозможной причина смерти.
Далее: в комнате находились
помимо предметов - тоска, унылость
и резкий запах
концентрированных кислот.
Если отбросить сомнения,
страхи,
официальные мнения
политиков и епархий,
можно определить, что умер он в цепких лапах,
не в состоянии для крика разинуть рот.
Эта штука не только печень
маяковского превратила в ливер,
она, быть может, гонялась 4 части за сигурни уивер
по звёздному космолёту
со слюной, прожигающей истиное и ложное,
с челюстями, друг в друга вложенными,
с аппетитом, не утихающим ни на йоту.
-3-
Угрозыск постановил о привлечении к следствию
светочей медицины
и доверил им непосредственное
отделение корок от апельсинов.
-4-
"Как профессору медицины, мне доводилось смотреть на многое
и проводить шокирующие вскрытия.
Я осматривал чешую пастернака и вздувшийся зоб набокова
и видел зелёный спирт, которым потели поэты от есенина до овидия.
Годы летели, я изучал всё пристальнее
кишечник, лёгкие, сердце, вывихи, гематомы,
ходил в филармонию и насвистывал
мотивчик, который не приедался, пока шёл к дому.
И этот убийца, и труп, естественно,
напоминают такой мотивчик:
пока ты смотришь - чем дальше - тем интереснее.
Взгляд (и слух) отводишь - музыка сразу тише.
Нет, я не встречал такого, но я состарился -
стал неподвижен и чужд к грядущему.
И поутру, когда пуговица вдевается
в петлю, я ощущаю её удушие.
Моё резюме: чтобы это ни было,
заройте в архивах, закрасьте ссылки, свидетелей расстреляйте,
сожгите тело, какой бы оно не сулило прибыли
науке, промышленности и партии".
-5-
В середине 60-х стали
поговаривать
о странных "шкатулках",
засекреченных при сталине -
учёные тщетно пытались
раскрыть их тайны.
Несмотря на начавшуюся войну,
виднейших исследователей
продолжали расстреливать
после знакомства
с загадочными артефактами.
Это – косвенно –
подтверждают архивы
партийных актов.
Незадолго до немецкой агрессии,
"шкатулки" отправились на Урал.
Перевозчиков, естественно,
как и "шкатулок" и след пропал,
однако, в уральских пещерах
найдены лаборатории,
льющие краску щедро
на белые пятна истории.
То, что сталин
отважился
на колоссальное
по тем временам вливание
средств производства
в дело, далекое от войны,
говорит о важности
предмета исследований,
если не для страны,
то для самого вождя.
Оборудование из пещер Урала
проливает свет на судьбу кибернетики в союзе:
те, кого партия расстреляла,
были бесполезны - лучшие люди,
очевидно, работали здесь и долго,
создавая технику столь удивительную,
что даже сейчас мечтать о подобной
могут лишь фантасты (и то сомнительно).
Предназначение техники неизвестно,
то же можно сказать о её судьбе -
сразу после находки, до прибытия прессы,
её на тяжёлых фурах увезли люди из ФСБ.
-6-
Один из нашедших лабораторию сообщил,
что выкрал папку с записями ученых.
Материалов немного и интересно всё, но
лишнее умолчим:
"Второй сложнее первого, но то,
что он сулит - больше выигрыша в спорт-лото,
больше философского камня.
Не знаю, что с нами станет,
когда мы сможем расшифровать
эти сведения, наверное,
мы и после
не сможем просто
лечь на кровать
и принять
бесполезные сновидения".
"Сегодня пришла телеграмма -
«Победа! Германия проиграла
войну. Всем – выходной» - как глупо
считать, что это интереснее, чем шкатулка.
Находясь ниже уровня моря
в пещерах Урала
наедине с бесконечной силой,
теряешь остатки человеческой морали
способность чувствовать радость и горе
лишь потому, что об этом тебя попросили.
Мы будем разгадывать.
Мы хотим овладеть.
Мы станем бессмертны и неуловимы!
Пусть Сталин со своими гадами
считает, что знает, что происходит здесь -
мы ему не раскрыли и половины".
А вот последняя запись,
исключая формулы и цифры:
"Второй элемент оказался
универсальным ключом
к остальным шифрам,
в нём самом не сказано ни о чём.
Мы собрали космический аппарат:
выглядит, как огромный пресс
(смешно, но
чекисты решили, что так и есть).
Жалко, что умер Сталин,
я был бы рад,
если б мы у кремля приземлили свой аппарат
и узнал бы народ, что Иосиф его Обставлен.
Шкатулки мы забираем, поиски
можете прекратить. P.S.
владимир маяковский
никогда не рождался здесь”
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
