Объяснительная по поводу событий, имевших место в ночь на 1 апреля в общежитии № 8 ТГУ.
Эту дословную бумагу я принёс декану философского факультета ТГУ в понедельник, третьего апреля. Через пару пар она висела на доске объявлений в машинописном варианте, вокруг – толпа студентов и преподавателей.
И это прошло.
Приступаю: друзья наслаждаются обществом женщин,
восседая почти впятером на одной раскладушке
в коридоре пустынном того общежитья, в котором
столько дней и ночей разменял я на долгие годы,
что уже и не вспомнить. Они, в ожиданьи рассвета,
разговоры ведут исключительно лишь о погоде, -
дескать, март не удался, - но недалеко до апреля,
и да близится час тот, когда златокудрая Феба
всё, что сможет, рассыплет… И прочее в этаком роде.
Я же, злата не ищущий, и серебром обделённый,
медитирую в плоскости, заданной сферой Паскаля,
рассечённый наотмашь - что-Гамлет! мечом рефлексии.
Заунывная речь, - И.П. Павлов писал в своих книжках,
как настырный шахтёр, пробираясь в кору полушарий,
не земных, а больших, тормозит не земные процессы,
а большие – движения мысли моей одинокой.
Так вот я и заснул в это первое утро апреля.
Восхищенье друзей, как всегда, не имело предела, -
восхитить остальных пожелали они. Улыбнулись,
полагаю - беззлобно, укрыли заботливо пледом
и ушли. Что сказать им, морали не переступая!
Время шло, как войска, не решаясь сменить направленье.
Я лежал в коридоре и в предвосхищеньи сержанта,
только он и не думал оказывать мне восхищенье, -
разбудил, Это мистика. Или - второй Кашпировский!
Остальное не стоит и тени моих ожиданий, -
написал протокол. Я так думаю, по трафарету,
ибо слишком шаблонны слова его и запятые.
Я покаялся в том, что уснул посреди коридора,
каюсь и до сих пор. И, пожалуй, не скоро раскаюсь.
P.S. Я хороший, поверьте. Я выспался.
Больше не буду.
Олег Поддобрый. У него отец
был тренером по фехтованью. Твердо
он знал все это: выпады, укол.
Он не был пожирателем сердец.
Но, как это бывает в мире спорта,
он из офсайда забивал свой гол.
Офсайд был ночью. Мать была больна,
и младший брат вопил из колыбели.
Олег вооружился топором.
Вошел отец, и началась война.
Но вовремя соседи подоспели
и сына одолели вчетвером.
Я помню его руки и лицо,
потом – рапиру с ручкой деревянной:
мы фехтовали в кухне иногда.
Он раздобыл поддельное кольцо,
плескался в нашей коммунальной ванной...
Мы бросили с ним школу, и тогда
он поступил на курсы поваров,
а я фрезеровал на «Арсенале».
Он пек блины в Таврическом саду.
Мы развлекались переноской дров
и продавали елки на вокзале
под Новый Год.
Потом он, на беду,
в компании с какой-то шантрапой
взял магазин и получил три года.
Он жарил свою пайку на костре.
Освободился. Пережил запой.
Работал на строительстве завода.
Был, кажется, женат на медсестре.
Стал рисовать. И будто бы хотел
учиться на художника. Местами
его пейзажи походили на -
на натюрморт. Потом он залетел
за фокусы с больничными листами.
И вот теперь – настала тишина.
Я много лет его не вижу. Сам
сидел в тюрьме, но там его не встретил.
Теперь я на свободе. Но и тут
нигде его не вижу.
По лесам
он где-то бродит и вдыхает ветер.
Ни кухня, ни тюрьма, ни институт
не приняли его, и он исчез.
Как Дед Мороз, успев переодеться.
Надеюсь, что он жив и невредим.
И вот он возбуждает интерес,
как остальные персонажи детства.
Но больше, чем они, невозвратим.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
