Эх, как бы не ввергнуться опять в мизантропию!
"У ней своя психологическая ранка
Сооруди спасительный редут"
- это плохо-плохо-плохо!
"На клевера газон тихонько капать
От хвойных, ей лишь ведомых обид"
- это ведь ужасно, правда?
Давайте, я вам для вдохновенья дам чудесный образец, как писать о лесе? Ну, даю:
Андрей Нитченко
* * *
Как лес погас, как облик поменял!
В нём перед окончаньем листопада
страх пустоты. Как смотрит на меня
осинка в четверть детского обхвата!
Спаси меня. Последний лист. Возьми.
Скажи меня. Не упрекай в уроне.
Будь временем. Будь нами. Будь людьми.
Я лист беру. Обожжены ладони.
Как бы больной, лежавший много дней,
лежавший, головы не поднимая,
я возвращаюсь. Мы в сто раз бедней,
мелодии утрат не понимая.
И с удивленьем я смотрю на всех:
как чисто всё! Как Богу удались мы!
Уже невиданный ложится снег.
Как наша память в следующей жизни.
Спасибо)
А теперь лучше?
Да, "Склоняется к земле ствола осанка", на мой взгляд, много лучше. Но редут - это военное оборонительное сооружение - они ну никаким боком к мягкой еловой сказке неприсоединимо! Вот в чем дело...
Если пойти еще в "крючкотворство", то еловая хвоя не больного дерева дает очень хорошую плотную тень. У вас хвоя заржавела - засохла. Тут, конечно, и тень пропадает, ибо сухая хвоя осыпается. Но почему тогда иголки размякшие??
Вот такая вот петрундия...
Неа, плотную тень дают листья. Вижу из окна и елку и простые деревья. но окей, я поняла. Буду еще думать.
Спасибо, что не ругаетесь на меня!
на адекватную критику я реагирую адекватно)) Вам спасибо, что не отнеслись равнодушно.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.
Караоке и лондонский паб
мне вечернее небо навеяло,
где за стойкой услужливый краб
виски с пивом мешает, как велено.
Мистер Кокни кричит, что озяб.
В зеркалах отражается дерево.
Миссис Кокни, жеманясь чуть-чуть,
к микрофону выходит на подиум,
подставляя колени и грудь
популярным, как виски, мелодиям,
норовит наготою сверкнуть
в подражании дивам юродивом
и поёт. Как умеет поёт.
Никому не жена, не метафора.
Жара, шороху, жизни даёт,
безнадежно от такта отстав она.
Или это мелодия врёт,
мстит за рано погибшего автора?
Ты развей моё горе, развей,
успокой Аполлона Есенина.
Так далёко не ходит сабвей,
это к северу, если от севера,
это можно представить живей,
спиртом спирт запивая рассеяно.
Это западных веяний чад,
год отмены катушек кассетами,
это пение наших девчат,
пэтэушниц Заставы и Сетуни.
Так майлав и гудбай горячат,
что гасить и не думают свет они.
Это всё караоке одне.
Очи карие. Вечером карие.
Утром серые с чёрным на дне.
Это сердце моё пролетарии
микрофоном зажмут в тишине,
беспардонны в любом полушарии.
Залечи мою боль, залечи.
Ровно в полночь и той же отравою.
Это белой горячки грачи
прилетели за русскою славою,
многим в левую вложат ключи,
а Модесту Саврасову — в правую.
Отступает ни с чем тишина.
Паб закрылся. Кемарит губерния.
И становится в небе слышна
песня чистая и колыбельная.
Нам сулит воскресенье она,
и теперь уже без погребения.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.