Ты – оголенный нерв или провод, что одна и всё та же суть.
Манишь поближе, но не идешь. К тебе не осмелишься льнуть.
Растерзаешь клыками - хоть человек, но ведь больно дика нутром,
Если уж взбеленилась – не сладишь, не уговоришь, не угомонишь гуртом.
Бежишь в подполье, медной проволокой волосы в клочья, в опилки рвут
Воздух, оклики, взгляды, фасады – царапают все вокруг.
Раненым воешь зверем, ломаются звенья, брызжет слюна врагу
В лицо и уши, в самое пекло сердца. Тушит, глушит и нагоняет жуть.
Стать недругом просто, даже шутя, ткни пальцем, больное затронь.
Глаза-верстаки закрутятся во всю ось, загонят в смертельную хворь.
И вроде, жалко тебя, деточка, девочка, и обнять бы, но риск, жесть, ух!
Не понять, не одолеть при всем желании и недоумении, ни про себя, ни вслух.
Бледностью черт дышит, беспросветностью мыслей загнанной твари угол.
В каком-то роде ты – стоик, но сто икнет, если застанут, войдут в этот твой ступор.
Ты просто пересиди его, рыча и хрипя, не (А) лиса – очумевший секач,
Подбитый мнимым ружьем любого, только явись, замаячь.
Трусиха смешная, радуга не прогнутая, бирюзовая теплая муть,
Ты родная и близкая, я бы затискала, да самой бы взять не струхнуть.
Вот скажи, если б не пестовала, не лелеяла тебя мать – аккурат с мая по май,
Уж не знаю, слетела б с катушек ты окончательно, там уж камлай-не камлай.
Выдь из угла, дуреха, (можешь хоть выползти), прими кусочек с руки.
Загривок причешем, а когти-колючки приладим на мир, как вьюнки.
Осенний вечер в скромном городке,
гордящемся присутствием на карте
(топограф был, наверное, в азарте
иль с дочкою судьи накоротке).
Уставшее от собственных причуд
Пространство как бы скидывает бремя
величья, ограничиваясь тут
чертами Главной улицы; а Время
взирает с неким холодком в кости
на циферблат колониальной лавки,
в чьих недрах все, что смог произвести
наш мир: от телескопа до булавки.
Здесь есть кино, салуны, за углом
одно кафе с опущенною шторой,
кирпичный банк с распластанным орлом
и церковь, о наличии которой
и ею расставляемых сетей,
когда б не рядом с почтой, позабыли.
И если б здесь не делали детей,
то пастор бы крестил автомобили.
Здесь буйствуют кузнечики в тиши.
В шесть вечера, как вследствие атомной
войны, уже не встретишь ни души.
Луна вплывает, вписываясь в темный
квадрат окна, что твой Экклезиаст.
Лишь изредка несущийся куда-то
шикарный "бьюик" фарами обдаст
фигуру Неизвестного Солдата.
Здесь снится вам не женщина в трико,
а собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром, видя скисшим молоко,
молочник узнает о вашей смерти.
Здесь можно жить, забыв про календарь,
глотать свой бром, не выходить наружу,
и в зеркало глядеться, как фонарь
глядится в высыхающую лужу.
1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
