...А когда я круто помешаным колобком
укатился от мамыпапы - увы, и ах! -
позади меня, неотступно бочком-шажком
баскервильской собакой трусил мой привычный страх.
Страшновато попасть, как в копеечку, в белый свет
с простоватой ряшкой, двуглавому под крыло,
с пресловутым списком взаимных болей, обид и бед,
где смывает строчки спасительный корвалол.
В дефиците пряник, зато в изобильи прекрасный кнут
и свобода выбрать любую из тысячи тысяч плах.
Виноват уж тем, что...(ненужного - зачеркнуть
как судебный казус, свершившийся впопыхах).
Но и я - судил! Так, что мамочка, не горюй.
Персонажем пьесы "Последнее слово П"
Мне прислал Иуда цветы и по воздуху поцелуй.
Мне внимал Спаситель с апостолами в толпе.
"Не убий, не роди, не кради, не желай, не прячь..."
Поросло быльём то, что мОлодцу не в укор.
В ипостаси вечный Судья-Прокурор-Палач.
Есть покруче триада: палач-прокурор-прокурор.
Вот и плачь теперь, как обсниманый крокодил,
нацепив туфтовую пЕревязь, как Портос,
декламируй Гоголя-Бульбу, про "я тебя породил"...
а твоё божество просто хмыкает: "Папочка, досвидос!"
и уходит в молчанку, в туман, вконтакт, в виртуал и в бок -
навсегда, наобум, наощупь, навечно и налегке.
Мой несчастный ёжик, нестриженый колобок
с баскервильским щеночком на тоненьком поводке.
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
