Посвящается пятой годовщине
регистрации на Стих.ру...
Изведать всё: стремительность движенья,
рожденье строчки и восторг от битвы,
пленительную томность пробужденья
и сладкий стресс полунощной молитвы;
вдыхая мир взахлеб, суметь услышать
растущий рокот дальнего цунами
и тишину, живущую под крышей,
втекающую в форточки ночами;
быть нервной барабанной перепонкой,
чувствительной — до шороха, до ряби,
меж черной галактической воронкой
и беспросветным дном болотной хляби…
Изведать все! С восторгом, с наслажденьем!
Определить у главного причала
жизнь — как провал меж смертью и рожденьем…
И смерть принять — как выход из провала!
зато эмоционально) и концовка эдакая гордая, "с почти-надрывом".
а вообще, как по мне, барабанная перепонка - это "в цвет". очень яркое сравнение получается
Это, скорее, такой... показной надрыв - с гордо отставленной ногой и высоко вздернутым подбородком. Непременно с буйными кудрями. Обязательно на каменном утесе над бушующим морем. :) Спасибо тебе, Фиалко.
ух ты, как! в самом деле, яркий видеоряд) особливо мне понравилось: "сладкий стресс полунощной молитвы".
Даже и не надейся, что после полунощных молитв перестану потрошить Книгосферу! :))
не, ну эт уже шантаж буквально) хотя... мы шантажов и потрошений ни баимсо)о как!)
стремительность движенья - энергичная
жестикуляция при мелодекламации?
Это приблизительно за 200 км/ч
(по пересеченной местности)
(на стареньком "Ковровце")
о, да, восторг от битвы - это про "стих", про него, родимого :)))
Тань, в точку! Поскольку это первое мое опубликованное там стихотворение, остается, подобно одному булгаковскому герою, воскликнуть: Боже мой, как я все угадал! :))
Интересный вывод: "жизнь — как провал меж смертью и рожденьем…" (задумчиво чешед репу). Почему-то все-таки хочецца подольше проваливаться :)
Нормальный самурайский вывод - смерть это только часть жизни, далеко не худшая кстати. Жизнь может быть гораздо хуже смерти...
Отлично, просто отлично!
оха.. помню... оч хорошее стихо
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.