- ..Папа Вильям! – сказал любопытный малыш, -
Голова твоя белого цвета,
Между тем, ты мешаешь пейот и гашиш –
Как ты думаешь, правильно это?
Папа Вильям молчал, дул на совесть в кулак,
Шевелил по карманам бумагу.
(А на город шагал намокающий мрак,
И сигналки орали со страху).
- Папа Вильям! – сказал, наливая, малыш, -
Голова твоя – брошенный улей.
Для чего ты слова языком шевелишь,
Если пчёлы навеки уснули?
Коли слово – косяк, коли дело – беда,
Все пути – в суету или скуку..
Поперхнувшись, прокаркал старик: - Никогда,
Никогда, не тупи мне под руку!..
- Папа Вильям! – сказал захмелевший малыш, -
Мы ползём переулками речи.
Мы видали так много несдюживших крыш,
Что свои сберегаем от течи.
Как сказал бы один сильно мёртвый поэт,
Тараскон примиривший с Таманью, -
Пусть торопятся те, кто платил за билет,
Ну а я потихоньку табаню..
(А вокруг, свесив ноги, садилась гроза,
И уже шелестела либретто).
И малыш замолчал. Дождевая слеза
Погасила его сигарету.
Заворчал, подмокая, старик-водосток..
Папа Вильям всё думал: засну, и –
Слышишь, ты, мой хромой, непроснувшийся бог? –
Может быть, я - тебя одесную?..
- Папа Вильям! – сказал хитрожопый господь, -
Одеснуй сам себя на досуге!
Там, куда я запродал тебя на развод,
Обожают свободные руки.
И какая б ни тёрла тебя кутерьма,
И какие б ни нежили скуки –
Сам себе будешь зэк, вертухай и тюрьма,
И никто не возьмёт на поруки.
В Раккун-сити гроза наступает спроста,
Помогает от зонтика дождик.
В две затяжки пробег - от ж/д до моста.
Убелённый костями художник
У тропы на Исеть репетирует ив
Оперенье серебряным звоном.
Видишь? Небу не жалко воды на полив.
Видишь? Ветра не жалко циклону.
А слова – что слова?..
- ..Папа Вильям! – малыш
Тронул деда, как хрупкую лиру, -
Забирай ту шинель, на которой сидишь,
И айда. Тут становится сыро..
Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул -
До чужой лишь потом докатился черед.
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
И еще не бывает, чтобы я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного - умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нитьбудь в доме светил огонек,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке...
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берег -
Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне...
...Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
