выгребающие внутренности неба ветки
чудаковатые чучела ворон отзеркаливающие летних селезней
камыши уступившие свои неглиже полушубку снега
одинокий прохожий направляющийся из парка в себя
кружной дорогой
иногда мне кажется
я просто обозналась
приняв обозначенные на карте города объекты
за груду полотенец и наволочек
нижнего белья и плащевых подкладок
наваленные на огромной гладильной доске по которой
медленно плывёт небо
старик подбирает бутылки с кружевом июньской пивной пены
собаки молятся на снег и их молитвы
растекаются зловонной жидкостью по январскому пуху
мальчик целует девочку не замечая
как получка выпадает из кармана куртки
в парке остаётся всё меньше декораций
это значит
что очень скоро его можно прислонить
скрещёнными ножками к шоссе
и ступить на лёд
(единственная альтернатива хождениям по воде
доступная обслуживающему персоналу)
именно там
между прорубей и отпечатков рыбацких палок
установлен огромный телевизор
говорят
его смотрят даже архангелы
но мне нужно убедиться собственными глазами
как они распахивают голубые осколки глаз
как они сжимают стволы деревьев
исполняющие обязанности пульта
как они разрывают рубашки
пытаясь впитать этот мир грудью
правда
мне нужно увидеть как они это делают
чтобы узнать как же входят в правый нижний угол экрана
чтобы добраться туда
расправив спину
угомонив голос
сняв варежки
чтобы взять на руки заблудившееся солнце
поцеловать в макушку
завернуть в пелёнку из тучек
и ждать
пока на ней
прорастёт наш контур
аккуратно отглаженный гавриилом
точнее
утюгами его пальцев
холодных и электрических
включенных в розетку
нашего с тобой проникновения
в складки самих же нас
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
24 мая 1980
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.