|
Сегодня 25 августа 2025 г.
|
Микробы не становятся опаснее от того, что микроскоп их увеличивает (Эмиль Кроткий )
Поэзия
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Пинг-понг | Эй вы там, на облаке, как вы? Я беспокоюсь. Рассчитайтесь в единого, как вас там, раз-два-три! Мир устал от ваших срывов, от вшей, бессонниц, – я слежу, как магмой бурлит горько-кислый соус, как в канавках пота планеты кипят угри.
Мир – как угорь: рис, соя… ржавеет ржаво, я веду по нему как по …эээ… языком шершавым, и от копчика Токио до позвонка Варшава фига-глобус, фиговый глобус во мне горит.
Он печёт во мне – изотермы распяли почки, я шепчу своей крови: пусть смоет чеканный почерк – от Баку до Багдада, от-до-всех-горячих-точек. Кровь не слушает. Я – округлый земельный счётчик для земли в босоножке моём, для слюны-воды. Я горю, я греюсь, как лампочки плавный цоколь, я пугаю мир – он не любит вот этот цокот небудильниковый, и он на меня, как сокол, упадёт – я мышь, что давится его соком и губами перебирает его плоды. Этот – что за! – манго, что порнографичит манга, этот – слишком солёный, как пот у хозяйки банка, этот – слишком обкончан наглостью, как сметанкой, почти каждый пахнет лобиком куртизанки – вот такой вот вам перфорированный кавай. Все они так к дёснам лепятся пластилином, все так шепчут – мол, станешь, девочка, властелином, если купишь, съюзаешь, юзом до палестины доберёшься. А нет – сгорай на костре пластинок, где на каждой – «солнышко, спи» да «луна, вставай».
Солнце дрыгается, солнце сучит лучами, анальгином катится в глотку по потолку.
Если я его проглочу, то, поверь, случайно. Нет, не лгу, нет, солнышко, нет же. Нет-нет. Да, лгу.
Это всё, конечно, ложь и немного соли, это суши, в угрях запаянный правды рис.
Я из тех, кто, даже вставая с бессонья с коек, головой упрётся прямёхонько в самый низ.
Потому – плоды, тик-тики для акробатки и цок-цоки – наверное, рюмочны, как инстинкт. Всё в порядке, родные, ну правда же, всё в порядке.
Alles gut, mein Kind.
Ток от Токио, топот Токио в селезёнке, сэконд-хэнд варшавский, – мыльные пузыри.
Бью по фигам ракетками слов. Хай живуть пинг-понги. А фиговый глобус – пусть его!
Пусть сгорит. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
Проснуться было так неинтересно,
настолько не хотелось просыпаться,
что я с постели встал,
не просыпаясь,
умылся и побрился,
выпил чаю,
не просыпаясь,
и ушел куда-то,
был там и там,
встречался с тем и с тем,
беседовал о том-то и о том-то,
кого-то посещал и навещал,
входил,
сидел,
здоровался,
прощался,
кого-то от чего-то защищал,
куда-то вновь и вновь перемещался,
усовещал кого-то
и прощал,
кого-то где-то чем-то угощал
и сам ответно кем-то угощался,
кому-то что-то твердо обещал,
к неизъяснимым тайнам приобщался
и, смутной жаждой действия томим,
знакомым и приятелям своим
какие-то оказывал услуги,
и даже одному из них помог
дверной отремонтировать замок
(приятель ждал приезда тещи с дачи)
ну, словом, я поступки совершал,
решал разнообразные задачи —
и в то же время двигался, как тень,
не просыпаясь,
между тем, как день
все время просыпался,
просыпался,
пересыпался,
сыпался
и тек
меж пальцев, как песок
в часах песочных,
покуда весь просыпался,
истек
по желобку меж конусов стеклянных,
и верхний конус надо мной был пуст,
и там уже поблескивали звезды,
и можно было вновь идти домой
и лечь в постель,
и лампу погасить,
и ждать,
покуда кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время.
Я был частицей этого песка,
участником его высоких взлетов,
его жестоких бурь,
его падений,
его неодолимого броска;
которым все мгновенно изменялось,
того неукротимого броска,
которым неуклонно измерялось
движенье дней,
столетий и секунд
в безмерной череде тысячелетий.
Я был частицей этого песка,
живущего в своих больших пустынях,
частицею огромных этих масс,
бегущих равномерными волнами.
Какие ветры отпевали нас!
Какие вьюги плакали над нами!
Какие вихри двигались вослед!
И я не знаю,
сколько тысяч лет
или веков
промчалось надо мною,
но длилась бесконечно жизнь моя,
и в ней была первичность бытия,
подвластного устойчивому ритму,
и в том была гармония своя
и ощущенье прочного покоя
в движенье от броска и до броска.
Я был частицей этого песка,
частицей бесконечного потока,
вершащего неутомимый бег
меж двух огромных конусов стеклянных,
и мне была по нраву жизнь песка,
несметного количества песчинок
с их общей и необщею судьбой,
их пиршества,
их праздники и будни,
их страсти,
их высокие порывы,
весь пафос их намерений благих.
К тому же,
среди множества других,
кружившихся со мной в моей пустыне,
была одна песчинка,
от которой
я был, как говорится, без ума,
о чем она не ведала сама,
хотя была и тьмой моей,
и светом
в моем окне.
Кто знает, до сих пор
любовь еще, быть может…
Но об этом
еще особый будет разговор.
Хочу опять туда, в года неведенья,
где так малы и так наивны сведенья
о небе, о земле…
Да, в тех годах
преобладает вера,
да, слепая,
но как приятно вспомнить, засыпая,
что держится земля на трех китах,
и просыпаясь —
да, на трех китах
надежно и устойчиво покоится,
и ни о чем не надо беспокоиться,
и мир — сама устойчивость,
сама
гармония,
а не бездонный хаос,
не эта убегающая тьма,
имеющая склонность к расширенью
в кругу вселенской черной пустоты,
где затерялся одинокий шарик
вертящийся…
Спасибо вам, киты,
за прочную иллюзию покоя!
Какой ценой,
ценой каких потерь
я оценил, как сладостно незнанье
и как опасен пагубный искус —
познанья дух злокозненно-зловредный.
Но этот плод,
ах, этот плод запретный —
как сладок и как горек его вкус!..
Меж тем песок в моих часах песочных
просыпался,
и надо мной был пуст
стеклянный купол,
там сверкали звезды,
и надо было выждать только миг,
покуда снова кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время.
|
|