Стоял туман. И в стойкости был прав.
Тянулся кран строительный все выше,
казалось, он взбредет сейчас на крышу,
как любопытный городской жираф,
которому – все мелко и нестрашно.
Стучали поезда, почти что конно.
Проснулся человек. А на балконе
расцвел лимон, что был в два раза старше
его детей. И оживился профиль,
когда он в кухне матюгнул легко
того, кто за ночь выпил молоко,
и тем лишил привычной чашки кофе.
Жена спала, и под квадрат стекла
в кровати уплывала. Почему-то
в дверях лежало и молчало утро,
как детских рук не снесшая юла.
И если был он в чем-нибудь уверен,
то в черепахе, что жевала плед
у ног его последние пять лет.
Тянулся свет из окон, из-под двери
и был белее снега, холоднее
и сдержанней, чем на подарки жид.
И человек решил куда-то жить…
Могло ли быть хоть что-нибудь вернее?
Конькобежец и первенец, веком гонимый взашей
Под морозную пыль образуемых вновь падежей.
Часто пишется казнь, а читается правильно — песнь,
Может быть, простота — уязвимая смертью болезнь?
Прямизна нашей речи не только пугач для детей —
Не бумажные дести, а вести спасают людей.
Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,
Налетели на мертвого жирные карандаши.
На коленях держали для славных потомков листы,
Рисовали, просили прощенья у каждой черты.
Меж тобой и страной ледяная рождается связь —
Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие те,
Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте...
10—11 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
