Выхожу из парадного, оглядываюсь и… стоп.
Не так. Вхожу из парадного, оглядываюсь, синицы
трещат, что Крещатик длиннее Тверской, стихотворных стоп –
пять основных, а остальных, что церквей в столице.
Жмурюсь от солнца, без солнца щурюсь: забыл очки.
Пытаюсь понять, как от за или не за (допустим, за) дернул шторы
зависит количество света, на набранные очки
в «Запорожье» смогу ли купить уши Бродского… скоро
зима, конец фильма, кризис, пора отдавать долги
тому, кто массирует сердце, в аорту вливая по капле
сумерки, что к зиме более выстужены и долги,
что каждая жаба в этом болоте мечтает о цапле,
и чахле, и сдохле, и чтобы небо, не падать, стрела
и корона, кожу в огонь, трезвый вернулся Улисс…
Зябко, и в горле першит от ноябрьского стекла.
Домой выхожу из (допустим, за) дернутых шторами улиц…
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота! —
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
