Всё то, что есть — сознания продукт
(не тот, что в супермаркете дают,
хотя, он тоже, но чуть-чуть попроще)
а мы, увы, не очень то мудры,
пытаемся познать свои миры,
стараясь экономить свет — наощупь.
Быть может, нас творили впопыхах,
из праха вышли, возвратимся в прах,
ну кто сказал, что этот мир — перпетум?
Но так и сяк прикинув — он таков
(ведь сколько вер, то столько же богов),
что нет разгадки бытия при этом.
Антагонисты с самых первых звезд,
воюют за порядок и хаос,
но до сих пор в борьбе не победили:
в подлунном мире — это «тьма» и «свет»,
логические — это «да» и «нет»,
а посредине — «серость», либо «или».
А можно посмотреть со стороны —
сейчас и здесь кому-то же нужны
во всей своей красе, никто не лишний:
трава произрастает для зверей,
а звери — это мясо для людей...
Ужели мы кому-то служим пищей?
Да, мир людей. Что общее у всех?..
Инстинкт воспроизводства (проще — секс),
в тот час, когда хотелось и кололось,
во тьме, оставив важные дела,
ласкали с вожделением тела,
настроившись на запах и на голос.
А может быть бессмертная душа
для жизни и не стоит ни шиша,
не даром же в чести тела и лица?
Тогда зачем сознания продукт,
во всём творцом являясь там и тут,
приумножаясь, хочет повториться?
От самых пят до кончиков волос
в спиралях ДНК, как повелось,
копируем свой генотип, но все же...
Похожесть — этой жизни парадокс:
всегда, когда мы вместе, или врозь,
мы в чем-то друг на друга не похожи.
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
