Собираю в дорогу пустые пожит-
ки, узаконить пытаюсь устои,
только голос-предатель чего-то дрожит,
только фибры души умоляют пожить,
намекая, что, якобы, жизнь – синусоида.
Мы по разному жили и стро-
го судить нас уже никому не получится.
Да, грешили, но наши поро-
ки - разбить лишь окно и с уро-
ка слинять, когда скучные цифры не учатся.
И всего-то проблем - однокашник-урод
стал из друга любовным противником,
было счастьем щенячьим - в подъезде холод-
ном ей на пальцы дышать и голод-
ным неопытным ртом пить горяче-наивное.
Ах, ты память, ах, девочка-крапива!
Все вернув, не оставишь, как прежде.
Как права ты, как жгуче права, -
всех мечтаний имелось-то, дважды два, -
чтоб как птицы взлетели одежды.
На однОго себя ощущаешь ты мень-
ше. Но спасает стакан одиночества,
и все чаще задуматься лень
и все проще упрятаться в тень
благодатного хмеля высочества.
И сквозь сердце мое прорастает трава-
память, ржавая, горько-свинцовая,
как стандартно-пророческий выпад е-2 -
е-4, цвета, ароматы и краски в слова
слагая, всю партию сыгранную перелицовывая.
В той траве уж давно нет волшеб-
ниц, ни фей и ни эльфов. Кузнечик
лишь надежды стрекочет на греб-
не стерни, словно старец-нахлеб -
ник скулит, пряча взгляд и сутуля плечи.
А любовь – секонд-fuck и цвето-
чек аленький в дьюти фри – распродаже.
Отмеряя дозу взглядом зато-
ченным, наливаю себе чашу-требницу,
все равно ведь феи-волшебницы
постарели, и, кинув родные пейзажи,
скучно дохнут по психлечебницам.
Анциферова. Жанна. Сложена
была на диво. В рубенсовском вкусе.
В фамилии и имени всегда
скрывалась офицерская жена.
Курсант-подводник оказался в курсе
голландской школы живописи. Да
простит мне Бог, но все-таки как вещ
бывает голос пионерской речи!
А так мы выражали свой восторг:
«Берешь все это в руки, маешь вещь!»
и «Эти ноги на мои бы плечи!»
...Теперь вокруг нее – Владивосток,
сырые сопки, бухты, облака.
Медведица, глядящаяся в спальню,
и пихта, заменяющая ель.
Одна шестая вправду велика.
Ложась в постель, как циркуль в готовальню,
она глядит на флотскую шинель,
и пуговицы, блещущие в ряд,
напоминают фонари квартала
и детство и, мгновение спустя,
огромный, черный, мокрый Ленинград,
откуда прямо с выпускного бала
перешагнула на корабль шутя.
Счастливица? Да. Кройка и шитье.
Работа в клубе. Рейды по горящим
осенним сопкам. Стирка дотемна.
Да и воспоминанья у нее
сливаются все больше с настоящим:
из двадцати восьми своих она
двенадцать лет живет уже вдали
от всех объектов памяти, при муже.
Подлодка выплывает из пучин.
Поселок спит. И на краю земли
дверь хлопает. И делается уже
от следствий расстояние причин.
Бомбардировщик стонет в облаках.
Хорал лягушек рвется из канавы.
Позванивает горка хрусталя
во время каждой стойки на руках.
И музыка струится с Окинавы,
журнала мод страницы шевеля.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
