Из многих мне поведанных историй
запомнилась одна из них, в которой
случайностью, до боли всем знакомой,
соприкоснулись радость и печаль.
Подробности забылись мной с годами,
быть может, вы таких встречали сами –
с характерами, словно лёд и пламя,
не помню их имён уже, а жаль…
Пусть будут Лёд и Пламя (Рак и Львица),
для повести моей и так сгодится,
принадлежали парень и девица
стихиям: он – Воде, она – Огню.
Пути их как-то не пересекались,
понятно, что для встречи шансов – малость,
они своей дорогой дальше мчались,
не огорчаясь этому отнюдь.
Но говорят же, что судьба – индейка,
в провиденье попробуй не поверь-ка,
но в жизни так случается частенько –
однажды их пути пересеклись.
Она в зрачках его багряным цветом
сверкнула, он подумал: "Песня спета!"
и сердце (изо льда) его при этом,
неслышно ойкнув, покатилось вниз.
Успел парнишка даже удивиться
лицу её прекрасному, ресницам,
тому, как от загадочной девицы
повеяло флюидами огня.
Она его заметила сегодня,
но думала – найдёт ещё достойней.
Он бросился, одумавшись, в погоню,
у скверика с трудом её догнал.
Представился. Они разговорились.
Пошли дорогой вместе. Парень, силясь
горячим показаться, расхрабрившись,
нагнулся, захотев поцеловать.
Девчушка рассмеялась: "Не боишься
обжечься?" Увернулась: "Нет, излишне!"
А он подумал: "Гордая ты слишком!
Когда-то затащу тебя в кровать!"
Случилось так… Вы догадались сами?
Всё, что ни есть – водимо небесами!
Сошлись однажды ночью Лёд и Пламя,
сверкали страстью мириады звёзд!..
Но в жизни всё не так, как пишут в книжке.
Он утром, исчезая прочь неслышно,
услышав от неё; "Куда спешишь ты?",
сказал, прощаясь: "Это не всерьёз…"
Не то, чтоб он желал её без сердца,
всё время вспоминал, желал согреться,
стыдился, что повёл себя нечестно,
хотел повинно пасть к её ногам.
Но день за днём впустую пролетали,
она исчезла прочь в сторонке дальней,
и сколько ни звонил, и ни писал ей,
пропала та девчушка навсегда.
Обычная история? Нарочно,
ко дню влюблённых повесть приурочив,
я медлю, не спешу поставить точку,
готовлю неожиданный конец…
Прошло с тех пор, наверное, лет двадцать.
Увидел Лёд ту девушку, погнался…
Ошибся… Расспросил и растерялся,
узнав, что он её родной отец!
Ах, эта жизнь (прекрасная, замечу!)
готовит удивительные встречи,
бывает так, что и хвалиться нечем,
не надо о прошедшем горевать.
Не так прошла жизнь, как хотелось? Что же –
главнее знать, когда-то жизнь итожа,
что дочка есть, на папу Лёд похожа,
и точно повторила Пламя мать!
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
