Пахнет алиссум медом и городским парком,
где-то середины семидесятых.
ГПКиО имени Горького в Саратове,
где колесо обозрения с сидениями
не пластиковыми, отдельными,
а такие сплошные скамейки.
И на них так удобно прижаться к бабушке
и спрашивать:«А если мы наверху застрянем?»-
«Ну, у нас же есть печенье-цифры,
целый кулек и мы не умрем с голоду!»
Пахнет дурачеством не агитплощадке
или оркестром в «Зеленом театре»,
или кучей желудей и каштанов.
И мыслями, что это и есть настоящее богатство.
У меня куклу звали Толлер Крэнстон.
Дедушка скажет:«Ладно,беги, только до Ленина и обратно.»
И я бегу к памятнику у входа,
в платьице с рукавами «фонарик»,
к которому оборку розовую пришили,
а оно попку всё равно лишь чуть-чуть прикрывает.
Возвращаюсь, запыхавшись.
А дедушка спрятался за самым огромным дубом.
И мы идем с ним кормить слона в зоопарке.
Все печеньем, а мы такими круглыми желтыми конфетами,
И слон, конечно же, их выбирает.
А также пахнет «Комнатой смеха»,
туда надо было подниматься по узкой лестнице.
Зеркала, расположенные по кругу,
мрачные, временем израненные.
Там пусто, холодно и совсем не смешно.
И я представляю, что это - не я,
а какая-то другая девочка.
Может иностранка, а может просто принцесса.
И, конечно, в старинном замке,
потому что шаги – эхом. «Да скоро ты выйдешь!»- позвали.
Выхожу. И как-то сразу в сегодняшнем дне оказалась.
А алиссум всё пахнет медом, старым парком и детством,
с которым я так и не рассталась…
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
