Шагает ночь. Спокойные дома,
раззявив арки, спят. Их не тревожат
ни тополиный пух, ни кутерьма
машин и припозднившихся прохожих.
Мирок в светящемся окне так мал
и так велик, что нет его дороже.
Король краплёных карт, мне нечем крыть
ни облик твой, ни значимость, ни имя.
На Заячьем в гробницах спят цари,
на верфи нервно бьётся в полночь рында.
Шагают в ночь по лужам фонари,
разбрызгивая тени по витринам,
и я шагаю. Мне бы убежать
туда, где нет тебя, твоих гранитов,
в которых даже воздух сжижен, сжат,
а главные мосты разведены так,
что разобщённых бесконечно жаль,
и дорог свет, за занавеской скрытый.
В этом городе, сумасшедшем и страдающем всеми перечисленными пороками, все же есть дорогое окно.
А все равно хочется убежать, оставив этот свет одиноким - почему?
это чужое окно.
кстати, одно из вариантов названия
Оля, два слова в этом стихотворении "чужие": "раззявив" и "сжижен". Мне так показалось, может быть я не прав? )
Возможно, вы правы. Но так увиделось и сказалось. "Ни единой буквой не лгу".
Спасибо.
Слова все приемлемые, но " где мосты навек разведены там" не поняла.
Да, Мыша, я тогда потаращилась на эти два "где" в одном предложении, относящиеся к разным местам.. В общем, поправила немного.
Спасибо.
Мне кажется, Оля, Вы очень выросли. Я только не понял, где рифмы к первым двум строкам второго шестистишия? Или Вы так задумывали?
Нет, Борис, показалось.)
И доказательство тому - отсутствие хороших рифм.
Скажем так, мне видней)
"Шагают в ночь по лужам фонари..."
Превосходно
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.