нет, это не рио-де-жанейро:
тигр на бежевой клетке,
стены, ржавые, будто трубы,
добрый динозавр, сидящий под капотом зелёного мерседеса,
синеглазящего под окнами,
- я приземлилась в космосе советских отелей,
заключающих в свои объятья гопников и проституок,
я мчалась в этот постгагаринский космос убогости,
я шла в этот мир мимо общих клозетов и затраханных душевых,
переступая через экзотику и полулюксы,
переминая в ладони тростники и бамбуки,
перемалывая губами все жемчужины мировых карт
вместе с раковинами -
я шла в город твоего детства,
в город синеглазых мерседесов,
в город, в котором мои зелёные глаза
станут синими,
выплакав ровенские пруды, где
бульдоги разделывают лебедей
лебеди, пожиравшие хлебный поп-корн,
больше никогда не вернутся к местному поп-арту,
к детскому шансону,
к целующимся парочкам
с дохлыми голубями мира в глазах…
благословенен будь, жёсткий шашлык и кетчуп,
травяная самобранка рекреационных зон и свобод,
тёплое пиво с хвостом возвращённых очередей…
благословенен будь, город ровной кривизны,
шероховатой заброшенности,
двоичного одиночества,
расправляющего крылья сколиоза,
ровного дыхания, не
совпадающего во времени –
только в короткой длине койкопространства
нет, милый, это вовсе не рио-де-жанейро,
это даже не хостелы соседних государств,
не палатки в пустынях египта, в который только и остаётся, что
сбегать от ирода, убивающего в тебе ребёнка –
протягивающего первые таблетки,
протягивающего язык для поцелуя,
протягивающего тебя по станциям и полустанкам,
передающего тебя из рук в руки, но
не слишком быстро –
начинающий ирод,
словом,
здесь от него, наверное, и не спрячешься
нам будет слишком тесно лежать в этом микрокосме,
заграбаставшем в лапы названия нашу долбаную страну
с её вечными жалобами и придыханиями,
с её слезливостью,
с её странностями,
путаными объяснениями,
путанными замашками…
нам будет слишком широко лежать –
столько пространства на выдумки и никаких сил на реализацию:
скрипящие лестницы, доносящие голоса лиц неопределённого статуса и национальности,
шоу автомобилистов, взявших в осаду оперный прямо под нашими окнами,
сладковатый запах морального разложения предыдущих постояльцев, -
всё это сбивает с ритма,
сбивает с мысли,
просто сбивает…
когда-нибудь,
я надеюсь, когда-нибудь
я не поеду в твой родной город, где даже стены не раскачивают,
я просто напишу, что это – не рио-де-жанейро, что
ради тебя мне пришлось совершать преступления, переступая через экватор
нашего «ровно», ошибочно называемого рубиконом –
руби-на-корню, вот как нужно…
когда-нибудь,
сидя в мерседесе, не страдающим ни цветностью, ни косоглазием,
вспоминая милого ровенского динозавра,
ты спросишь меня, написала ли я о нашем
goodbye-to-heaven-voyage
я скажу: да, конечно,
осталось только подправить фактаж, провести расследование,
уточнить у даля несколько смыслов,
оттренировать ударение о землю,
словом,
ты же всё равно этого не читаешь –
слишком много букв,
слишком мало смысла,
лень напрягаться…
сидящий между нами тринадцатый апостол сплюнет,
обнажит в улыбке коричневые зубы
(в тон клетчатой тюремной рубахи),
отопрёт дверцу автомобильного карцера,
предупредительно подморгнёт: мол, пройдусь по надобе,
но перед уходом
кисло чмокнет меня в губы, бормоча:
10 килограмм лишнего веса, детка,
зачем тебе ещё и буквы?
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
